Темная сторона Хюгге

Дреусен хорошо мне помогает, и я делаю почти все, что он говорит. Я отправляюсь туда на велосипеде и какое-то время разглядываю дом, не вижу, чтобы с ним произошли изменения, я не собираюсь заходить внутрь и знакомиться. Дреусен прекрасно знает, как у меня обстоят дела с незнакомыми людьми, это единственное, к чему он так и не смог меня приучить. Внезапно рядом со мной оказывается Джон, он, наверное, подошел из-за спины. Он успевает заговорить со мной, прежде чем я сажусь на велосипед.

Что ты думаешь об этом домике? В таких обычно доживают старики, передав большой дом детям. Он показывает на домишко, стоящий в стороне, почти у дороги.

– Симпатичный, – говорю я. На большее у меня не хватает воздуха в легких.

– Тебе бы подошел такой? – спрашивает он. – Моя жена хочет его сдать.

– Может быть, – отвечаю я. На самом деле домик меня совсем не интересует.

– Пойдем в дом, познакомишься с ней, – говорит он, и прежде, чем я успеваю что-то предпринять, он уже забирает у меня велосипед и катит его к въезду на участок. Тут из дома появляется Лили. Она идет прямо ко мне, берет меня за локоть и начинает болтать, не выпуская моей руки. Она водит меня по дому и участку и все мне показывает. У них есть картины, старая мебель и множество больших фарфоровых ламп. Сад огромный, и там полно цветочных клумб. Под конец она приводит меня к домику, который они сдают. Мебель в нем хорошая и совсем новая, а в вазе на столе стоят несколько веточек.

– Мне переехать сюда жить? – спрашиваю я. Ко мне вернулась способность дышать, и я не сомневаюсь, что Лили знает ответ на мой вопрос. Ей кажется, мне стоит попробовать пожить тут полгода, а там будет видно.

Джон звонит Дреусену, а потом в муниципалитет, спросить, не могут ли они организовать мой переезд. Я тем временем подрезаю вместе с Лили кусты в саду. Ей достаточно показать мне пару раз, как это делается, и я уже могу продолжать самостоятельно. Она говорит, у нее такое ощущение, как будто мне приходилось делать это тысячу раз раньше. Я чувствую, как газон и небо кувыркаются вокруг меня, не останавливаясь ни на секунду, хотя я этого не вижу. Жду, не вернется ли дрожь, но она не возвращается.

Джон выходит в сад и говорит, что в муниципалитете работают сплошные кретины, он сам обо всем позаботится.

– Ты? – спрашивает Лили.

– Я, – говорит Джон. Последнее слово всегда за ним.

Я помогаю Лили в саду и на кухне. Джону во всевозможных прочих делах. Прошло уже полгода, а они так ничего и не сказали мне, так что мне приходится преодолеть нерешительность.

– Так мне остаться? – спрашиваю я Лили.

– Думаю, да, – отвечает она. – Если все и дальше будет идти нормально и если тебе здесь нравится.

Все происходит очень стремительно. Мои колени подламываются, но Лили подхватывает меня так быстро, что я почти не успеваю ничего заметить.

– Ну уж, – говорит она. – Ну уж.

У меня начинается улучшение. Дреусен говорит, что это просто-таки заметно.

– Деревенский воздух тебе, кажется, на пользу, но мы ведь всегда это знали, правда? – говорит он. Он просит меня передать привет Джону и Лили, пусть звонят ему в любое время.

Они слушают музыку каждый день, перед тем как Лили готовит ужин. Они часто приглашают меня послушать ее вместе с ними. Когда звонит телефон, я знаю, что это они. Дреусен теперь почти никогда мне не звонит, я больше не забываю приходить к нему в назначенное время.

Дверь открывает Лили, она берет у меня куртку. Она же выбирает, какую музыку мы будем слушать, и рассказывает мне о ней. Если у нее нет желания поиграть самой, мы слушаем пластинку. А Джон приносит бокалы и наполняет их. Им он наливает сухой мартини, мне рюмку белого вина. Иногда я пью, иногда нет, мне все равно. Я пью, если вино приносит и разливает Джон, мне нравится именно это. И музыка.

А вот что мне не нравится, так это старые фотографии семьи Лили. Они стоят в гостиной на столе, на обратной стороне каждого снимка подписаны имена и место, где он сделан, и год. На обороте фотографии, на которой двое детей держатся за руки, написано Клара и Карл Хирш, Прага 1934 – Терезиенштадт, 1942. Я отлично знаю, что это значит, мозги есть пока что. Лили каждый вечер зажигает перед фотографиями свечи, а когда их с Джоном нет дома, просит об этом меня. Моя задача – надежно вставить свечу в подсвечник, зажечь ее, и пусть она горит. У меня не хватает на это духа. Я пытаюсь раз за разом, но все равно боюсь, что свеча выпадет. Я зажигаю ее и иду к себе, жду, насколько хватает выдержки. Потом возвращаюсь и задуваю пламя. Остатки свечи выбрасываю у себя в домике.

Самое жуткое в этом – то мгновение, когда я, задув огонек, поворачиваюсь к фотографиям спиной. Клара и Карл хотят, чтобы им вернули их свечку, они идут за мной по пятам до самой двери. Я захлопываю ее у них под носом и быстро иду к себе.