Темная сторона Хюгге

Понятно, сказала я и предложила ему внести пожертвование. Он не стал отказываться, но думаю, что сделка состоялась потому, что он представил себе гостей, пришедших напрасно, и мои горькие, искренние слезы о папе, с которым так все непросто, тоже внесли свою лепту. Благодаря этим слезам у него появился повод утешить меня и сказать, что мой отец все-таки тоже был человеком неординарным и разносторонним. Я не перебивала его, он говорил, пока его голос не стал глубоким и мелодичным, его правая рука не прерывала при этом своего скользящего движения взад и вперед по краю письменного стола. Мне нравилась эта рука. Она не была рукой бюрократа, занимающегося канцелярскими бумажками, это была грубая и крепкая кисть.

Почувствовав, что каждый из нас получил от нашей встречи, что хотел, я поднялась из-за стола и сказала, что мне необходимо возвращаться домой. Мы попрощались, и я так долго не выпускала его руку, что ему пришлось переступить с ноги на ногу и повторно заверить меня, что это будут красивые проводы в последний путь.

В церкви он был настолько великодушен, что не стал упоминать в проповеди Господа. Он говорил, уже знакомым мне низким голосом, о простом. О том, что отец понимал толк в антиквариате и красивых вещах, о том, что у него было множество друзей и знакомых в нашем городе, о прелестных букетах, о том, что отец активно интересовался и участвовал в деятельности Морской ассоциации и краеведческого музея. Его рука вторила словам речи, летая по воздуху, я сидела и думала, что с удовольствием открутила бы ее, засунула в сумку и уехала бы из этого забытого Богом городка, ни разу не оглянувшись.

Вечером накануне того дня, когда я наконец могла отправиться домой, я положила в конверт пять тысяч и бросила его в почтовый ящик церковного офиса. Священник с лихвой отработал эти деньги, так я считала. Вместе с деньгами я вложила в конверт письмо, выражавшее мою благодарность и надежду на то, что когда-нибудь наступит день, и многие люди смогут порадоваться библейскому саду, разбитому где-то, пусть и в другом месте. Мне было неприятно опять поднимать эту тему, но я хотела снять все сомнения относительно того, на чьей я стороне.

На острове не было крематория. Тело моего отца должны были сжечь на большой земле, а урну захоронить на нашем семейном участке на кладбище в Харте. Морская ассоциация попросила разрешения идти за гробом от церкви к парому с флагами и всеми пышно-торжественными примочками. Это были их собственные слова. Я приняла это необычное предложение, мне ничего не было известно про эту традицию, и я собрала все эти мужественные, торжественные выражения лиц, аккуратно сложила их, как складывают скатерти, и положила отдельно на одну из внутренних полочек. Так же я поступала потом и с обычными дружескими шуточками, если была уверена, что папе они пришлись бы по душе. Еще я согласилась на аренду банкетного зала в краеведческом музее и заказала обед с пивом и шнапсом для всех, кто придет на похороны. Набиралось шестьдесят с лишним человек, лично я была знакома всего с несколькими из них, а в лицо знала меньше половины. Я произнесла речь и сама не знала, что говорю. Там были целые подносы слушающих лиц, и к моменту последнего тоста, когда я подняла бокал, подносы были пусты, не осталось ни крошки.

После произнесенной речи я оставила собравшихся и пошла немного побродить по городу. В парке за огромным кустом рододендрона я отыскала дорожку для игры в петанк и немного поиграла небольшими камешками. Потом я села на землю, привалившись спиной к побеленной стене, отделявшей парк от купеческой усадьбы, и выкурила сигарету под теплыми лучами августовского солнца, уставившись на незамысловатый парковый фонтан – самая обычная каменная чаша c чахлой струйкой воды посередине и пара пустых скамеек, установленных по обе стороны. Мне совершенно не хотелось вставать и куда-то идти. Над моей головой груша протягивала ветви из-за каменной кладки стены. Мне захотелось вонзить зубы в твердый плод, я присмотрела себе подходящую грушу и прыгала под деревом, тщетно пытаясь до нее дотянуться. Эти минуты я как раз и помню особенно отчетливо – единственные из того дня. Солнце на стене, зеленая груша и моя тень, прыгающая вверх-вниз.