– Выпей, – говорит он. – Тебе нужно перестать об этом думать. Тебе привет от Дреусена, велел напомнить про большую дозу в течение следующих семи дней и назначил время на среду.
– Так, стало быть, всё? – спрашиваю я.
– Похоже, что так, – отвечает Джон и включает радио. Плед и виски согревают. Я засыпаю под звук голосов двух мужчин, беседующих о ветряных мельницах, и просыпаюсь в сумерках. Приятно оттого, что свет пропал. Радио выключено, Джон сидит в другом кресле и посапывает. Кожа на его щеках обвисла, он выглядит совсем старым. Я перебираюсь вместе с пледом на диван, хотя и не знаю, можно ли. Я думаю о Лили и о сгоревшем диване, набитом конским волосом, думаю о фотографиях, которые тоже исчезли. Я подхожу вплотную к пониманию того, как все это связано между собой, и это не дает мне уснуть, хотя меня и клонит в сон. Мне не хочется будить Джона и просить у него таблетку снотворного. Так что мне остается одно. Я не знаю, что сказал бы на это Дреусен, но ведь ему не обязательно все знать.
Иди ко мне, шепчу я собаке. Она приподнимает ухо, зевает и потягивается внутри меня всем своим телом. Мои пальцы теряют гибкость, а на ладонях появляются мягкие подушечки. Кожа покрывается шерстью, уши становятся мягкими, как тряпочки. Я зарываюсь мордой в плед и вздыхаю.
Черный лабрадор.
Не знаю, думаю ли я об этом про себя или произношу вслух. Я уже снова сплю.
Иб Микаель
Акульи тени
Эту историю я услышал от Таити Натуа.
Он рассказал мне ее на маленьком коралловом острове Макемо, где в лагуне бросило якорь судно, на котором я путешествовал по Тихому океану.
И только ныряльщик, о котором повествует эта история, остается в ней безымянным. Известно, что он был очень юн. Мечтал о женщине, и навесном моторе, и о собственной лодке. Он не боялся ни черта, ни Бога, но был беден, а девушке, в которую он был влюблен, было семнадцать – ее формы напоминали полную луну, а под кожей у нее будто прятались таинственные лучи, так что она вся светилась изнутри в его ночах. Хинануи, вот как ее звали. Она была дочерью местного вождя, правившего атоллом. С той самой ночи, когда она открыла ныряльщику глубины своего лона, ее отец встал между ними.
Юноша лелеял надежду, что его мечты сбудутся. Он хотел обзавестись небольшой плантацией кокосовых пальм, собирать урожай копры и складывать ее в мешки, которые он в свой срок продавал бы на заходящий в лагуну корабль. А пока мечта не сбылась, он продолжал нырять за жемчугом, продавать раковины и надеяться, что внезапно разбогатеет, найдя жемчужину редкостной красоты.
Разбогатев, он мечтал посвататься к Хинануи. Их ждали богатство и счастье, так ему грезилось. И Хинануи любила его со всем пылом юной девушки, он это знал. Ведь он был самым ловким, сильным и красивым и нырял на глубины, недоступные остальным.
Таити откашлялся, немного смущенно, как будто комок в горле угрожал поглотить его рассказ. Его коричневая, как орех, кожа была испещрена морщинами, в курчавых волосах кое-где виднелись поседевшие локоны. Он сидел на пятках, подогнув под себя ноги, и по ходу рассказа чертил перед собой на песке птичьи следы. Отведя взгляд, он упомянул живущих на острове сиренах, которые в давние времена заманивали людей в свои сети. Рассказывали, что они воровали у неопытных матерей грудных младенцев, выкармливали их и растили из них обитателей морских глубин. Ведь эти океанские девы лишены были способности рожать, они были бесплодны и не знали, что такое быть с мужчиной. Таити вытянул губы и прошептал: поэтому весь их род вымер. Но старики помнили, как сирены взамен украденных детей оставляли на рифах настоящие сокровища в виде жемчуга.