Темная сторона Хюгге

Пасть приоткрылась, как будто подняли колоссальную заслонку, и он увидел жернова зубов – целые ряды, в которых застряло несколько ошметков рыбы-лоцмана.

Ныряльщик отпустил камень и потихоньку стал перемещаться, цепляясь за отдельные группы кораллов и многолетние растения на океанском дне.

Она нависала над ним тенью. То удаляясь, то приближаясь настолько, что кровь стыла в жилах. Она как будто чувствовала, что он не может подняться на поверхность. Остальное было делом времени. Пока компрессор наверху в лодке работал исправно и пока акула не трогала шланг, юноша мог продолжать дышать. Вот только понял ли Михи, что случилось?

Наверху прыгал на волнах киль лодки – она была похожа на муху в лучах солнца, и в ней был хрупкий мальчик с одной-единственной канистрой бензина. Ныряльщик решил держаться у самого дна и начать продвигаться к берегу. Он отпустил веревку и стал осторожно пробираться вдоль кораллов, от одной их группы к другой. Лодка медленно следовала за ним.

Желтовато-бежевая тень акулы ни на секунду не отставала. Отрезая ему путь наверх. Юноше оставалось лишь надеяться, что он правильно определил, в какой стороне находится остров. На большой глубине человек теряет чувство ориентации, но он был опытным ныряльщиком. Он пытался прочесть направление, ориентируясь на течение и на то, как свет преломляется на поверхности океана над его головой.

Он мыслил невероятно ясно – как будто лампочка светилась в его голове. Избегать открытой воды, карабкаться по выступам подводных скал и кораллам. Быть максимально осторожным с острыми краями, никаких порезов, в воду не должно попасть ни капли крови. Что двигало им, вытесняя все прочие эмоции и заставляя его сохранять голову светлой и нести ее высоко, как церковную колокольню, – неужели страх? 

* * *

Следуя медленной дуге времени, когда свет приобрел иные, более длинные оттенки, юноша продвигался в сторону берега. Светлые тени волн теперь набегали на подводное основание, на котором покоилась суша. Ныряльщик приближался к кольцевому рифу, опоясывавшему остров.

Большая белая акула по-прежнему сопровождала его. Ждала, когда он всплывет, на минуту-другую, когда его железная выдержка сменится апатией, покачивание непроглядных океанских вод усыпит его зрение и внимательность.

Он распластался на дне до боли в мышцах, постоянно вцеплявшиеся во что-то пальцы потеряли чувствительность. Вода время от времени пыталась оторвать его, и ему приходилось сопротивляться, делая резкие движения ногами. Что – всякий раз – переключало внимание акулы, угадывавшееся в ее гальванических глазках, в режим боевой готовности. Она делала движение хвостовым плавником и оказывалась совсем рядом, обдав юношу потоком пузырьков. Он никогда еще так не боролся со своей невесомостью, отвоевывая метр за метром, в то время как акула не отставала ни на шаг. Однако ей не удавалось подплыть под него, пустив в ход ряды сверкающих зубов.

Он сжал зубами мундштук трубки. С такой силой, что воздух на несколько секунд, показавшиеся ему вечным покоем, перестал поступать. 

* * *

День уже давно перевалил за середину, когда до ныряльщика донеслось пение сирен. Звуки хора вихрем взметнулись вокруг него, приведя в движение камертон человеческого скелета, заставив его вибрировать. Лицо ныряльщика осветилось вспышкой безумия. У него на коже выросли плавники, и теперь они развернулись.

Вскоре после этого пальцы солнечного света нащупали близость рифа. Юноша продолжал ползти, погрузившись в холодный транс, воздух в шланге становился все тяжелее. Тело понемногу переставало его слушаться, что могло в любую секунду оторвать его тело ото дна, а акула по-прежнему была рядом, со своим набором многочисленных бритвенных лезвий…

Когда ныряльщик наконец заметил, что дно стало подниматься под ним, уже наступил вечер. Свет, прежде пронизывавший толщу воды, померк. Но большая белая акула тоже исчезла. Как последний аккорд – поглощенный шумом прибоя.

Как по мановению волшебной палочки смерть отступила. Он был уже под самым берегом, узнавал ландшафт резко пошедшего вверх дна со сновавшими вверх и вниз рыбами. Никогда еще его тень так не торопилась встретиться с тенью лодки. Наконец он ощутил песок под ногами, и Михи последние несколько метров вытаскивал его из воды, весь бледный от пережитого за этот день кошмара.

Солнце зашло в океан. Последние отблески перламутра погасли на небе. Михи вслушивался в бессвязное бормотание своего друга. 

* * *

Говорили, что его мозгом овладело странное безумие, поражающее ныряльщиков за жемчугом. Но Таити знал, что в последние дни жизни тот юноша смотрел на все окружающее так, словно все еще находился под водой. Среди белого дня ему казалось, что в бирюзовых просветах между пальмами плавают рыбы. Из чернеющих углов в домах появлялись акулы, а в темных, несмотря на дневной свет, комнатах покачивались в воде коралловые заросли.

Как будто кто-то держал перед ним подводное зеркало, забиравшее его у живых. Днем и ночью. Он больше не мечтал о Хинануи, ведь она была из другого мира. И она разлюбила его.