Темная сторона Хюгге

Я спускаюсь к морю, иду вдоль берега. Сейчас 24 декабря, четверть восьмого, на улице ни души. Над морем висит синева, накрапывает дождь. Рядом с фортом мне все-таки попадается навстречу семья с детьми. Они говорят на языке, которого я не понимаю. Поднимаются по ступеням к тому месту, где я сижу на скамейке, раскачиваясь взад и вперед в такт собственному дыханию. Никто из них не поскальзывается на мокрых ступенях, лица светятся на фоне темноты и черных локонов. Всех пятерых она родила сама? Я чувствую, что никогда не смогла бы покончить с собой. Что я подхожу к этой мысли вплотную и все-таки по-прежнему очень далека от нее. Когда я возвращаюсь в дом, на столе уже стоит жареная утка, и никто не спрашивает меня, где я ходила. М. радуется перчаткам и чересчур дорогому виски.

Нейропсихолог в отделении номер 123 заканчивает одну из наших коротких бесполезных встреч китайской пословицей: Покидая сад скорби, ты уходишь с подарком, процитировал он, но ничего не ответил мне, когда я спросила, что будет, если человеку не нужен подарок. Если он хочет остаться.

В тот день в парке Энгхаве исполнилось ровно пять лет, шесть месяцев и пятнадцать дней моему устройству на работу секретаршей в архитектурном бюро, где в противоположном конце макетной мастерской с высокими потолками я впервые увидела М., который был на девять лет старше меня, увидела и полюбила; миновали два года и семь дней с момента рождения нашего сына и год и четыре дня с того момента, когда отец моего ребенка сначала ударился головой о лобовое стекло такси, оставив на нем похожую на паутину сеть трещин, а потом об асфальт, с такой силой, что мозг срикошетил в черепе. Ужаснее всего был не сам удар, а этот рикошет, объясняли мне потом. Я пропустила звонок от мужчины, который его обнаружил. Одна мысль об этом… Экран моего мобильного светился в темноте спальни, он лежал там, на мокром асфальте, а я спала. Одна мысль.

Полицейские постоянно называли меня по имени, их этому, наверное, учат. Имя как подобие руки, протянутой внутрь кошмара и держащей тебя за шкирку, не давая упасть: одевайтесь, Каролина, идемте с нами, Каролина, мы отвезем вас в больницу. Одевайтесь, мы ждем вас внизу. Меня била такая дрожь, что колготки исключались. Я чувствовала кожей резиновые сапоги, надетые в декабре на голую ногу, чувствовала, как груди, влажные от выделяющегося молока, приклеиваются к животу под шерстяным свитером. Оба полицейских были самые обычные, опрятные и одетые в одинаковые темно-синие свитера с высоким воротом и золочеными пуговицами на плечах. Один из них спросил, не тошнит ли меня. Один из них сел ко мне на заднее сиденье и взял меня за руку. Я в тот день была в парикмахерской, и, когда мы потом занимались любовью, у меня на мгновение возникло ощущение, что в кровати присутствует еще кто-то третий, сильно надушенный. В приемном покое травматологического центра мне опять ударил в нос запах шампуня и спрея в моих волосах, а молитва тем временем нарастала внутри меня волной, как пар или тошнота. Пытаясь заполнить время чем-то еще, кроме ужаса, я твердила ее непрерывно. Не дай ему умереть / Я еще не всему научилась / Я еще не закончила любить просила я, Пусть это окажется не он / Пусть это окажется кто-то другой. Способна ли я превратить это тело в тело другого человека, подменить его в последний момент случайным незнакомцем? Он лежал на койке, совершенно голый под одеялом. От него исходило амбре вечеринки, в полупрозрачном полиэтиленовом пакете было видно его мочу. Я коснулась губами его лба и скулы, на которой блестели крапинки асфальта. Она еще не успела распухнуть, это произойдет с ней следующей ночью. Ласково побранила его. Ты обещал мне то. Ты обещал мне это.

Когда я следующие несколько дней сидела и наблюдала, как М. лежит, окруженный медицинским оборудованием, я боялась не только за него, не только за то, что я его потеряю. За эти годы я незаметно соединила свое кровообращение с его, так это, говорят, происходит у сиамских близнецов, и в неподвижности его тела я видела приближение собственного конца. Я ни на секунду не сомневалась в том, что все жизненно-важные органы находятся в нем. Я была паразитическим близнецом, человеком-приростком. Если бы он оставил меня, то я бы довольно скоро засохла, как обрезанная пуповина у младенца, и отвалилась от окружающего мира.

Как только главврач распорядился прекратить подачу в капельницу снотворного, под веками стало заметно дрожание, ноги судорожно вытянулись, губы соприкоснулись, пытаясь почувствовать вкус друг друга. Он испуганно закашлялся, по мышцам пробежал спазм. Я представила себе, как он выходит из комы, словно преодолевая толщу темных вод, испытывая при этом постоянно усиливающуюся боль. Я прильнула своим лицом к его лицу и прошептала, сама не веря в свои слова, что ему нечего бояться.