Темная волна. Лучшее 2

Какая была бы жизнь у Веры? Институт, многочисленные молодые люди, много внимания. Первая подработка – продавщица в магазине одежды. Снятая комнатка в историческом центре, чтобы можно было гулять. Защита диплома. Лекции – сначала в родном университете, потом на ютубе. Неплохая карьера блогера-искусствоведа. Первый крупный заработок. Предложение от международного холдинга. Успешные съёмки цикла передач. Красавица, попадает в топы различных изданий. Контракт. Любовь. Он – актёр, она – умница. Свадьба в Греции. Рождение близнецов – о, это самое вкусное! Переезд в Италию, потому что там солнечно, лениво, отлично готовят, а под боком сразу пять морей. Муж на съемках, изменяет. Она разводится. Близнецы ходят в частную школу. Новая любовь – человек из бизнеса, на двенадцать лет старше. Она читает лекции, растит детей, счастлива. Своя студия в домике на берегу моря.

Стоп. Остановимся на этом. Открываю глаза. Вынимаю кухонный нож для карвинга и крепко сжимаю его в руке.

Вкус судьбы прилип к губам. Первое блюдо. Но есть ещё и второе.

– Мне надо тебе кое-что показать.

Иду к Вере неторопливо, расслабленно. Улыбаюсь самой искренней улыбкой, на которую способен. Умею очаровывать людей. Они мне доверяют. Очарование – полезный навык хищника.

Вера улыбается, ничего ещё не понимая. Чувствую вкус кофейной гущи на губах.

– В Италии пахнет оливками и томатами, – говорю. – Это надо запомнить перед смертью. Улавливаешь? Надо запомнить.

Целюсь лезвием в правый глаз. Не промахиваюсь.

Скандинавская обжарка

Я родился в кофейной гуще, продираясь сквозь дрожжевой аромат. Чьи-то руки (наверное, мамины) вытащили, обтёрли, выковыряли из беззубого рта и ноздрей вязкую жидкость и заставили проораться так, чтобы весь мир узнал о рождении.

Прекрасно помню, как рыхлая кофейная жижа затягивалась воронкой в отверстие унитаза. Мама приговаривала: «Мальчик мой, мальчик, тебя ждёт великая судьба». Она назвала меня Джезвой, потому что всех мальчиков в нашем роду звали Джезвой – от рождества Христова и даже раньше. Это потом я стал уродливым, никчёмным «Максом».

Мама-женщина заставила меня съесть брикет застывшей гущи. Я плакал, потому что хотел молока, тепла и объятий. Я был глуп, три часа от роду, что я мог знать об этой жизни? Мусолил дёснами терпкий порошок, глотал, всхлипывал, мусолил ещё.

А мама-женщина приговаривала:

– За бабушку, за дедушку, за тварь божию, за каждого живого человека на свете и после света. Кушай, кушай, мой хороший. Нагадаем судьбу знатную, яркую, светлую…

В детском доме считали, что это мои фантазии. Не может ребёнок помнить своего рождения в таких подробностях. Никто меня ниоткуда не вытаскивал и кофе не кормил. Само собой, детдомовцы склонны преувеличивать и фантазировать. Сложно, знаете ли, свыкнуться с мыслью, что неизвестные родители алкоголики или наркоманы, выбросившие свёрток с новорождённым младенцем в мусорный бак на краю города. Один пацан – Коля – рассказывал, что у него папа миллионер, а мама живёт на Рублёвке. Насмотрелся, дурачок, сериалов. Я ему не верил, а он отвечал взаимностью.

Верила мне только Лиза. У неё был слишком богатая фантазия и её называли «шизичкой». Лиза считала, что всем нужно верить, потому что люди по природе своей не лгут. Она не умела учиться на ошибках, не замечала, когда её обманывали – этим многие пользовались. Учитель физкультуры несколько раз оставлял её на вечерние занятия, обещая показать какие-то фантастические вещи, вроде летающих единорогов и разговаривающих псов. После этих занятий Лиза возвращалась притихшая, а всем вокруг терпеливо объясняла, что действительно видела весёлого мопса, который что-то лепетал на французском.

Так вот, Лиза мне верила, чтобы это ни значило.

Помню, нам было по четырнадцать. Сразу после обеда я повел Лизу на лестничный пролёт третьего этажа около чердака. Тут обычно курили люди из персонала, но сейчас было пусто. В воздухе витал запах сигаретного дыма, в углу стояла пластиковая бутылка, набитая окурками.

Мы забрались на пыльный подоконник – за забором хорошо проглядывался участок оживлённой улицы; пешеходы, автомобили, трамваи, ларёк с ржавой треугольной крышей, всё как будто ненастоящее, из другой жизни, где нас никогда не было.

Я говорил:

– Мама смотрела чужие судьбы в кофейной гуще. Она была как будто гадалка, но не совсем. Мне хочется думать, что она ездила по городам, как гастролёр, останавливалась в неприметных забегаловках или арендовала места в парках развлечений. Никогда не останавливалась на одном месте надолго, потому что – знаешь – гадания всегда сбывались. Люди, которым она гадала, начинали искать её, чтобы заплатить больше или, наоборот, отобрать деньги. Судьба не всегда бывает хорошей, а мама никому не лгала.

Я говорил:

– У меня тоже есть этот дар, но он иной. Я родился в кофейной гуще не просто так. Меня слепили из вязкой массы, как голема, как монстра Франкенштейна, из разных судеб и завершённых жизней, которые мама оставляла себе. Мама хотела, чтобы я продолжил её дело, стал лучшим, стал человеком, который управляет чужими судьбами.