Темная волна. Лучшее 2

Подробно перечисляю, стараясь не упустить детали. Это важно. Нужно сосредоточиться, чтобы поймать за хвост чужую судьбу. Брикет использованного кофе дешёвый, из тех, что мы собираем по ресторанам и кофейням, а, значит, не предназначен изменять чьи-то жизни. Он – тренировочный. Даже по вкусу чувствуется. Я уже умею различать градиенты, ароматы, умею сплёвывать, если мне не нравится.

Тварь божия, наставник, единственный человек на земле, который не только слушает меня, но и понимает, о чём я говорю. Он рассказывает и показывает.

– Что чувствуешь ещё?

Закрываю глаза.

В пятнышках света за веками вижу картинки. Пожилой мужчина собирает этикетки со спичечных коробков. Много лет. У него десятки альбомов. Сидит перед ними со старенькой лупой, перебирает, получает удовольствие от воспоминаний. Его судьба осталась в прошлом, потому что в будущем существуют только альбомы, маленькая комната в квартире дочери, кофейня на первом этаже, где ему наливают бесплатный кофе на завтрак, потому что пожилой мужчина – ветеран войны, его уважают и ценят его заслуги. Я тоже уважаю и ценю, но мне нужно тренироваться.

– Чувствую светлую грусть, – говорю, принюхиваясь. Щупальца кофейных запахов проникают в ноздри, щекочут. – В будущем у старика ничего уже нет. Только смерть через четыре года.

– Поищи что-то. Пригодится.

Я слышу, как тварь божия, близкий человек, учитель, ерзает в кресле. Ему скучно меня учить, он хочет расправить крылья, выбраться в город, пройтись по ресторанам и кабакам, заглянуть в кафе и забегаловки «на колёсах», хочет вкусить наркоманской дозы и скрутиться в беспамятстве на всю ночь в этом же самом кресле. Но ему надо сделать из меня тассеографа.

Сосредотачиваюсь. Вижу что-то хорошее в жизни старика – крохотную радость от рождения ещё одной внучки. За год до смерти. Отвлекается от красных, синих, чёрных альбомов, выходит из комнатки, заглядывает в ванную комнату, где купают малышку. Наблюдает, как она кушает. Следит за её кроваткой, пока девочка спит. Выходит на улицу, прогуливается рядом с дочкой, которая катит коляску. Мимолётный смысл жизни. Я без сожаления сплёвываю горсть влажных катышков в руку, вырезая кусок чужой судьбы. Это самое вкусное. Не будет никакой малышки, никто не родится. Ну и ладно, у старика и так была долгая хорошая жизнь.

– Давай сюда, умница.

Открываю глаза. Тварь божия стоит передо мной, нетерпеливо облизывая губы. Вкладываю пережёванную гущу в его ладонь, оставляю себе немного. Мой наставник сразу же всё сжирает и уползает в кресло. Я сажусь на пол, скрестив ноги, неторопливо смакую украденные эпизоды судьбы. Грязноватая работа, если честно. У старика будут небольшие провалы в памяти. Мне не жалко, но это портит вкус.

– Это и есть твой дар, Джезва, малыш, – бормотал учитель, наставник, тварь божия. – Мы как зерна испанской обжарки – хрупкие и редкие в чистом виде. Главное не пережарить, чтобы не превратиться в кусочки золы. Это искусство. Учись у меня, и никогда не пропадёшь.

Он знал толк в обучении.

Венская обжарка

По вечерам мы отправлялись в забегаловки вроде «Макдональдса». Их кофе был самым худшим для тассеографии, но зато – самым массовым.

На столах всегда оставались три-четыре пластиковых стакана – три-четыре влажных и рыхлых судьбы, сваренных с нарушениями технологий из перемолотых в мелкую крошку дешёвых сортов робусты вперемешку с пылью и песком. Такая гуща была и не гущей вовсе, а отвратительной субстанцией без вкуса.

Тварь божия, любимый учитель, говорил:

– Это нам про запас. Если вдруг нечего будет есть. Всегда держи под рукой несколько таких брикетов. Они как сухпаёк у солдат в армии – удовольствия нет, но поддерживают организм в тонусе до определённого времени. Практикуйся высушивать, хранить, жрать и не морщиться.

Я практиковался.

А потом мы отправлялись в дорогие рестораны, вдоль шумных центральных улиц города, ныряли под яркие вывески, заказывали мясо, алкоголь, апельсиновый сок. Выслеживали добычу. Я чувствовал себя охотником на чужие судьбы, чувствовал, как взрослею и набираюсь опыта. Всего пять лет прошло с момента, как сбежал из детского дома, а будто пролетела вечность. Затасканная метафора, особенно чувствительная в моём положении.

Кофе в ресторанах был отличный, с густой гущей и ярко выраженным вкусом судеб.

Мы подсаживались к людям и входили в доверие. Болтали, веселили, оплачивали их дорогие обеды. У нас был дар – общаться. Лучшее средство маскировки среди людей, социальный навык, овладев которым можно стать всесильным.

Я брал пустые кофейные чашки и осторожно выскребал содержимое. Скатывал в густые комочки. Прятал. Их мы сжирали в подворотнях и закоулках, где никто не мог помешать. У гущи из ресторанов был отчётливый древесный вкус с нотками шоколада.

Тварь божия учил меня отделять плохую судьбу от хорошей.

– Бери только самое вкусное, – советовал он. – А остальное выплёвывай, выбрасывай. Негодно оно.