Темнее ночь перед рассветом

Отличавшиеся от остальных следы шин иномарки спутать было нельзя. «С такими приметами если и свернут, не спрятаться, — начал успокаиваться майор, — лишь бы ветер снова не задул, не замело бы». Машина подчинялась легко, лихо набирала скорость, когда он вдавливал педаль газа до пола, плавно проходила повороты, не кочевряжилась. Проехав километров десять, кружа по серпантину дороги между барханами, Щербина почуял новую беду: он начал засыпать за рулём — сказались и недосыпания последних дней, и нервотрёпка, перечеркнувшая планы. Не помогали ни песни, которые майор пытался распевать, ни декламируемые криком стихи — всё напрасно: глаза слипались, и порой он едва успевал выкручивать баранку и вытаскивать машину из крутого виража, чтобы вписаться в трассу, не врезаться в песчаные бугры. Чуя, что вконец слабеет, Щербина остановился, вышел размяться, попрыгал — помогло. Казалось, что, получив передышку, легче задышал и автомобиль. Покрепче вцепившись в руль, Щербина вскоре заметил серую трассу шоссе. Знакомые следы шин взбирались на неё, и майор погнал «Волгу» следом. «Где-то должен быть наш пост?» — то и дело оглядывал он местность, но, видно, ошибался. Впереди над горизонтом вдруг затемнела струйка дыма, по мере приближения обращавшаяся в чёрный разрастающийся столб. Там, над дорогой, что-то горело. «Не может быть! — кольнуло в груди. — Неужели они?!»

И майор погнал машину, выжимая всё, на что та была способна. Как только взобрался на высокий бугор, закрывавший видимость, его глазам предстала ужасная картина. Метрах в пятистах впереди полыхало то, что ранее именовалось «иномаркой». У огня метались люди, чередой стояли по сторонам автомобили. Обогнув их, майор выскочил из салона и бросился к месту пожара.

— Живой кто есть?! — заорал он, расталкивая столпившихся шофёров.

— Одну вон выбросило через переднее стекло. Лежит без памяти. Кажись, жива, — показал ему кто-то на неподвижное тело женщины в чёрном.

— Их трое было! — бросился к огню Щербина. — Надо спасать!

— Куда ты? Поздно! Не вытащишь! — Его схватили за руки. — Только что бак с бензином рванул! Бесполезно всё!

— Огнетушители есть? — вырывался майор.

— Пробовали. Примочки на задницу ставить, а не пожар тушить!

— Да отпустите меня! — вырвался он наконец.

— Сгоришь, дурак, — беззлобно разжались руки.

Щербина выхватил у кого-то огнетушитель, направил тощую струю в пламя. Объятая огнём машина слабо маячила контурами. Остро пахло резиной, горелым металлом, бензином. Там, внутри, остались тела Хоботова и его соперника — толстяка Арсенала. Их пожирал огонь.

Майор подбежал к женщине. От нежного существа мало что осталось. Лицо и тело посечено осколками стекла, одежда порвана, кровь. Босые ноги торчат в разные стороны. Майор прижался к её груди и замер. Сердце женщины слабо билось, дыхания в горячке он не ощутил.

— Эй, дружище! — позвал Щербина крепыша, сдерживавшего его только что. — Помоги в салон «Волги» донести. Далеко отсюда больница?

— Километров пять, — бросился тот помогать. — Там райцентр. Не ошибёшься.

Они перенесли женщину в машину, она застонала.

— Голос подала, значит, жить будет, — улыбнулся шофёр.

— Ты здесь оставайся, — наказал ему Щербина. — Я вернусь с милицией и врачами.

— Кому нужны врачи-то? — горестно покачал головой шофёр. — Кости собирать? Совсем свихнулся парень.

— Может, знакомые? — посочувствовал кто-то.

Беда не ходит одна

До позднего часа Ковшов дожидался сообщений от Соломина. Несколько раз звонила Очаровашка, хотя он её и предупредил, и успокаивал — задерживают важные дела. Наконец весть пришла: операция провалилась! Несколько минут Данила не мог ни вымолвить слова, ни спросить, что произошло. Не дождавшись, Соломин сам, сбиваясь и торопясь, выложил всё.

— Ваши целы? — уронил Ковшов фразу, словно в колодец. Тот долго не отвечал, затем грязно выругался, чего никогда себе не позволял, закончил совсем неожиданными словами:

— Шеф доложил Первому.

— Что Первый?

— Накричал, грозил погонами.

— Сами снимем, если прикажут. Не им даны. Что ещё?.. — спросил Данила.

— Что может быть хуже? — прошептал Соломин. — Угробить такую операцию… Упустили главного… Всё рухнуло в тартарары… Пишу рапорт в отставку…

— Не примут. С позором погонят. Иван не простит. Наконец-то настал его черёд вывалить всю ненависть.

Долго молчали. Будто вспомнив, Соломин буркнул:

— Первый собирается утром в больницу к выжившей журналистке.

— Из первых уст всё услышать пожелал?

— Кто его знает…

— На днях Галицкий возвращается.

— Думаешь, до него долетело о провале?

— Сомневаюсь.

— Ну готовься…

* * *

Не успел положить трубку — звонок из дома. Очаровашка только что не плакала:

— Военком до тебя никак не дозвонится.

— Что?

— Мне не сказал, но я чую, что-то нехорошее на границе. Про Владика спрашивал.

— Про Владика?

— Когда получили письмо последний раз… Тут что-то не так. Позвони ему сам. И иди домой, Данила. За полночь давно. Я вся извелась.