Тень

Вдруг толпа подалась вперед, и людей охватила паника. Сзади напирали, но идти было некуда. Толпа несла их с Мишенькой прямо на дом. Прасковья в панике оглядывалась, пытаясь понять, куда бы кинуть ребенка – может быть, через забор или еще куда-то, отдать солдатам, которые сидят на грузовиках, хоть как-то спасти его. Но вокруг были только бесконечное людское море и приближающийся страшный дом с коваными чугунными решетками на полуподвальных окнах. Прасковья увидела витрину – это был магазин детского платья. Из последних сил она подняла Мишеньку над собой и со всей мочи бросила его в витрину. Стекло разбилось. Мишенька порезался, лицо и уши ему заливала кровь, но он был спасен. Теперь он стоял в витрине и кричал: «Мама!» А маму несло и несло. Она боялась оступиться, что, в сущности, было уже неважно. Страшный напор толпы вдавил Прасковью в кованую решетку полуподвального этажа, и острая чугунная решетка раздавила ей грудь.

Вместе с Прасковьей в тот день Сталин забрал с собой в могилу больше двух тысяч человек. Мама Прасковьи искала ее тело по всем московским моргам несколько дней, но так и не нашла его. Его просто потеряли.

Лиза закрыла дверь Сониной квартиры и вздохнула. Повторное прощание с сестрой, в которое превратились сборы, совершенно ее измучило. Домой идти не хотелось – дома пусто и одиноко. Две соседки Лизы, с которыми вместе она снимала квартиру в доме № 8 по Трехпрудному переулку, последние дни дома не ночевали. Формально это никак не было связано с Лизой: одна из девушек решила неделю пожить со своим молодым человеком, другая уехала на пару дней погостить домой в Брянск. Но Лиза понимала, что на самом деле девушки просто не хотели оставаться с ней. Сложно смотреть на пережившего горе человека, сложно быть с ним рядом и не примерять мысленно его горе на себя. Лиза соседок совершенно не осуждала и думала, что, наверное, и сама бы так поступила.

Она вышла из подъезда и пошла к метро.

Так. Одиночества не хочется, но и человеческое общение не выглядело сейчас для Лизы как-то особенно заманчиво. Ей не хотелось ни говорить, ни развлекаться. Прогулка по ночному городу показалась ей разумным компромиссом. Лиза доедет до «Театральной» и выйдет в город, поднимется к бульварам и спокойно дойдет по ним до Пушкинской площади, прежде чем нырнуть в родные переулки и прийти к своему красивому домику из красного кирпича. Лиза очень любила дом № 8 по Трехпрудному переулку. Он казался ей каким-то волшебным. По дороге можно зайти в «Азбуку» за бутылкой розового – вот и весь план на вечер. План был неплох, и Лиза прибавила шаг. Остановившись на секунду, чтобы прикурить новую сигарету, она с интересом наблюдала, как в большое заводское здание через дорогу заезжают друг за другом черные фургоны. Пока охранник закрывал высокие железные ворота, Лиза успела разглядеть, как какие-то люди в черном с ног до головы вылезали из кабин и разгружали фургоны. Зрелище было, с одной стороны, обыденное, с другой – немного странное. Что-то необычное было в пластике движений грузчиков, да и сами новенькие черные фургоны смотрелись как-то неуместно на замызганной улице. Ну да бог с ними.

Лиза шла по Большой Дмитровке и радовалась шуму города. Именно он – безликий и одновременно очень человечный – был ей нужен. Шум отвлекал от грустных мыслей и хотя бы на мгновение создавал ощущение, что Лиза не была в этом городе одна. Беззвучно завибрировал телефон, и она увидела незнакомый номер. Удивилась и опять расстроилась: в такое позднее время ей обычно звонила Соня – поболтать и рассказать про свой день. Лиза думала сбросить вызов, но почему-то вместо этого провела пальцем по экрану и ответила.

– Елизавета Петровна? – мужской голос в трубке звучал сухо и формально.

Сердце у Лизы екнуло: неужели с мамой что-то случилось?

– Да?