Тень

– Ты прав, ты – недостойный человек. Но герой и не должен быть весь из себя положительным. Рыцари «без страха и упрека» хороши только в романах. Настоящий герой – обычный человек, и отличает его лишь одна способность: оказавшись перед сложным выбором, он принимает на себя ответственность и действует. А все остальное, – Хутулун презрительно махнула рукой, – так, мишура.

Почему-то именно в этот момент она посмотрела на Фомича, который стыдливо отвернулся. А царевна продолжила:

– Город выбирает себе героя сам. Его героями никогда не были хорошие люди, это всегда были предатели, воры, убийцы или насильники. Но всех их объединяло одно: возможность заслужить прощение. Город дает тебе шанс. Не награду, а именно шанс: совершить поступок и, возможно, изменить свою участь.

Фомич резко повернулся к царевне и Степе и вдруг без приглашения встрял в их разговор:

– Ты помнишь, где ты был?

Степа отлично понял, что имеет в виду Фомич. Он помнил. Помнил ледяную пустыню без конца и без края, помнил тысячи иголок мороза, вонзавшихся в легкие с каждым вздохом. Помнил бледное солнце, отражавшееся в бесконечности синего льда вокруг него. Он кивнул.

– Вот у тебя есть шанс туда больше не возвращаться.

Фомич замолчал, и Степа подумал, что старик опять чего-то недоговаривает. Чего-то очень важного.

Мимо дуба по мощеной дороге прошла пожилая пара в опрятной старомодной одежде. Наверное, дореволюционной, но точнее догадаться было сложно. Мужчина был одет в аккуратный сюртук и слегка засаленные темные штаны, а супруга – в темно-зеленое длинное платье с белым фартуком. Они увидели царевну и издали приветливо помахали ей. Царевна ответила поклоном.

– Это Мишины, хорошие люди. Сын их сошел с ума, удушил отца и мать. Они жили одиноко, и их никто не хватился. Сын играл их телами как куклами, устраивал чаепития, мыл в душе, спать укладывал. А потом «похоронил» их высохшие мумии под полом. Кажется, их дом на Большой Каретной стоит, но я не помню точно. Они мне давно рассказывали, лет пятьдесят назад… Так до сих пор там и лежат.

Царевна отвернулась от дороги и посмотрела прямо на Степу. Пристально и внимательно, как будто пытаясь взглядом донести до него важность своих слов.

– Город выбрал именно тебя. Мы никогда не узнаем, как или почему. Город дал тебе особые силы; ты вчера, как я поняла, это и сам понял. И теперь город ждет, что ты спасешь его. Ты – Тень города. Ты такой один, и ты – единственная надежда всех, кто живет в Москве: и живых, и мертвых.

Степа ошарашенно смотрел на царевну.

– Э-э-э… А что именно мне надо сделать?

Хутулун вздохнула и повернулась к воротам.

– А вот этого никто не знает. Если появляется Тень, значит, городу угрожает опасность. Но найти угрозу – задача Тени, и мы за тебя ее решить не сможем. Быть может, Оракул даст нам совет, но кроме него вся надежда только на тебя.

И, не говоря больше ни слова, она быстро зашагала к воротам. Степа медлил, он стоял и думал над тем, что ему объяснила царевна. «Если бы я был живым, – думалось ему, – вся эта ерунда меня бы точно не убедила. Тень, угроза, живые и мертвые, форменный же бред». Но в нынешних обстоятельствах такой простой вывод сделать уже было нельзя. И это Степа тоже отчетливо понимал. Раз он теперь знает, что жизнь после смерти есть, причем довольно насыщенная, то, значит, и история со спасением города может быть правдой…

Его размышления прервал Фомич, который опять довольно грубо ткнул ему пальцем в спину.

– Иди, она ждать не будет.

И Степа повиновался. Фомич шагал рядом, бурча себе в усы что-то неразборчивое и сердитое, а двое стрельцов шли за ними чуть поодаль, не приближаясь, но и не теряя их из виду.

Степа прошел под громадными воротами из белого камня. Впереди виднелся, нет, не виднелся – заслонял собой все небо гигантский собор. Царевна направлялась прямо к нему. Степа засмотрелся. Он много раз бывал на Красной площади и отлично представлял себе, как выглядит храм Василия Блаженного, который туристы называли «собор из мороженого», а сам Степа «та церковь разноцветная». Но по сравнению с собором, возникшим сейчас перед ним, тот московский храм мог показаться разве что детской игрушкой.

Крытая галерея, ведущая ко входу в храм, здесь устремлялась вверх, змеей опоясывала тело собора и терялась где-то в облаках. Башни были богато украшены орнаментом – каждая из них была вдвое или даже втрое шире башен храма в настоящей Москве. Вероятно, сверху они были тоже украшены похожими на еловые шишки куполами, но снизу куполов было не разглядеть. Все это громадное великолепие выглядело так, как если бы архитектор Антонио Гауди решил вдруг перестроить свою Саграду Фамилию в стилистике храма Василия Блаженного. Степа остановился и открыл рот: он заметил, что храм все еще не достроен, наверху, почти на уровне электрических облаков, по лесам снуют рабочие. У подножия храма, у входа на крытую лестницу, о чем-то спорили два абсолютно одинаковых человека.

Хутулун заметила, что Степа отстал, и обернулась. Ее, казалось, забавляло его удивление.

– Впечатляет, да?