Читаем Тень Галена полностью

В миг кельту стало тяжело дышать, ослабели ноги и, соскользнув с острия, оптион Киар упал, покатившись со склона. Он не мог сказать, сколько времени провел без сознания, но когда пришел в себя — обнаружил, что прикрыт скатившимся позже телами двух мертвых парфян. Они воняли, быстро разлагаясь на солнцепеке и Киар поспешил выползти. Кровь запеклась, молодого воина лихорадило, все тело ломало. Поблизости не было видно легионеров, но на слабые крики Киара откликнулся проходящий вдоль городских стен павшей крепости пастух. Мирные горожане, когда основные силы римлян выдвинулись дальше, робко поглядывали на оставленные разрушения и трупы, размышляя, как приводить все в порядок.

Основные силы Диона Кассия выступили на штурм Никефореи — легат не терял времени и инициативы, а все стремительные происшествия сложились так, что Киара никто не хватился и он, по всей видимости, оптион был сочтен убитым. Не приходилось нисколько сомневаться, что немалую роль в этом сыграли и отношения Киара с его центурионом. Кельтское происхождение юноши по-прежнему мешало ему строить военную карьеру. Какой бы героизм и награды ни числились на его счету — доверие центурионов заслужить Киару не удавалось. Твое место в ауксилиях, грязный варвар — не раз кельт выслушивал что-либо подобное от однополчан и особенно от гордившихся своим италийским происхождением. Киар был уверен, что центурион, безусловно видевший его ранение и падение, подыграет в отчете, записав имя ненавистного оптиона в список убитых. Ну а если и всплывёт ошибка и восстановившийся от ран Киар нагонит легион — кто обвинит центуриона в чудесном спасении одного из его бойцов?

На инерции успеха римские легионы пересекли Евфрат и быстро продвигались вперед, вглубь Сирии. Пока Киар лежал, пользуясь щедрым гостеприимством сирийского крестьянина, помогавшего ему оправиться в благодарность за освобождение от парфянских захватчиков, множество мыслей терзали воспаленный ум юноши. По исходу же Киар решил, что уже сыграл достаточную роль в судьбе римского войска и, создав видимость намерений нагнать войско, без труда затерялся на бескрайних просторах империи. В тумане военного хаоса найти его было бы, пожалуй, невозможно, да и едва ли кто искал, ведь Киар уже числился убитым.

Ни в славе, ни в пенсии через много лет службы, вчерашний кельт и сегодняшний римский гражданин не испытывал потребности. Молодой воин просто устал и не хотел терять столь неожиданный и редкий шанс, предоставленный ему свыше. Многие тогда пропадали без вести, не найденные мертвыми или дезертировавшие.

Солнце уже опускалось, я видел это за окнами терм, когда история военных походов и кровавого взросления Киара подошла к концу. Желая все же узнать, как он оказался в Риме и чем сейчас занят, я стал расспрашивать его, но Киар лишь таинственно улыбался. Чтобы он смог закончить свою историю, мы договорились встретиться через несколько дней.

***

В последовавшие за этой встречей несколько дней я был плотно занят, объезжая своих старых пациентов, так что время пролетело быстро. У Луция случились первые торговые удачи и все вместе, включая Гельвию, Латерию и вернувшегося из своих судов Гнея, мы отпраздновали это, закатив достойную пирушку. Тевтр и несколько новых друзей моих братьев тоже присутствовали в тот веселый вечер.

Трудности, насколько я могу вспомнить, были связаны с потерей возможностей для торговли шелком. Еще в Александрии, когда отец наш был жив и полон сил, торговля шелком с далеким, загадочным Китаем, приносила немалые выгоды. Однако, эти доходные караваны шли через земли парфян, так что грянувшая жестокая война сильно подорвала торговые связи между Римом и Китаем. В сенате даже зазвучали призывы к эмбарго шелка, ведь золото, обильно бросавшееся на покупку этого благородного материала богачами, крупными суммами оседало на территориях парфян, медленно, но ощутимо лишая Рима золота в обмен на роскошь и сиюминутное впечатление. Теперь же война шла к завершению и многие договоренности стали возрождаться — торговля оживала.

— Все просто — я помогаю людям, которых оставили за бортом хваленые римские законы — хмыкнул Киар, когда мы вновь встретились с ним в том мрачноватом подвале, где он располагался вместе с другими участниками банды.

— Вот так вот, да — из героев, да в трущобы. Ну, а что? Мы неплохо зарабатываем на ставках в цирке и, порой, приходится помогать кому-нибудь — так, по мелочи. Там, где может помочь лишь сила, мои навыки оказываются особенно кстати — Киар загадочно улыбнулся.

Конечно, я не был удивлен. Сомнительный род занятий моего друга был очевиден с самого начала, да и даже еще раньше — из скупых, но красноречивых строчек в письме от Галена. Киару шел двадцать седьмой год, но выглядел он гораздо старше. Пожалуй, не менее, чем на тридцать пять — тяготы жизни и пройденной войны наложили свою печать на его суровый облик.

— Мне, вернее одному другу, очень пригодилась бы помощь. Я спрашивал Галена, но он так спешил… — вкрадчиво начал Киар.

— Что ты имеешь в виду?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное