Читаем Тень Галена полностью

Долгие годы учебы в портовом этом городишке не прошли для него даром — наш брат женился на дочери тамошнего торговца. Сейчас, как пишет, более чем успешно занимается судебными вопросами, вращаясь вокруг богатых семейств Анция, но ты ведь не хуже меня знаешь нашего Гнея! Наверняка перебивается случайными заработками, защищая в суде и помогая повыгоднее обанкротиться всякому мелкому торговому люду. Я слышал, в порту есть коллегия таких в точности защитников — сам бы я начал поиски именно там. Будешь в Анции — навести его. Боюсь, до отплытия у меня не будет такой возможности — плотно держат дела. Надеюсь, жена сделает нашего брата хоть сколько-нибудь практичнее. Пока же, вынужден все слова его делить, по меньшей мере, на три. Не знаешь, случаем, все ли юристы так врут и преувеличивают? Быть может у них это что-то профессиональное?

P.P.S Квинт — ты всегда желанный гость в Александрии. Я не знаю, где смогу устроиться, ведь прошлые наши владения ни за что не вернет партнер почившего отца, с таким удовольствием купивший их пару лет назад. Будешь в Египте — заглядывай. Поспрашивай обо мне у торговцев тканями и шелком, что на известной тебе улице, перпендикулярной Канопскому проспекту. Надеюсь, мне предстоит быть достаточно известным хотя бы в столь узких кругах. И тогда тебе, уж наверняка, кто-нибудь укажет на мое жилище. Ну а если же нет — не страшно, если ты и вовсе меня не найдешь.

Луций»

Улыбаясь, я отложил письмо, пообещав себе заглянуть в Анций, даже если там у меня не будет никаких особенных дел. Стоило повидать брата и поздравить его с недавней, по-видимому, свадьбой. Гней на моей был и, пусть подарок его был совсем не велик — я знал о вечной стесненности его обстоятельств — следовало ответить ему взаимностью. Несмотря на прилежание, брат мой не блистал талантами оратора. Однако, даже оставаясь в бедности и редко бывая востребованным защитником, Гней все равно строго держался раз выбранного пути. Нельзя было не отметить, что в противоестественном этом упорстве тоже кроется свое, особое величие.

В Риме я получил расчет за те без малого два года, что мне довелось провести в составе второго Благочестивого, позже названного Италийским. Приятно поразившая меня сумма заметно утяжеляла мошну — все же армия для людей без знатных корней оставалась главным билетом в общество и источником достойных доходов. Талантливый человек мог здесь, конечно, бесславно завершить путь на клинке варвара, но нередки были и случаи взлетов.

Педантичный, скрипучий голос канцелярского работника объявил мне сумму, тщательно посчитав даже те несколько месяцев, что я пребывал главным врачом легионов. Пять тысяч денариев в год, в качестве ординарного медика, принесли мне без малого тридцать тысяч сестерциев. А пара месяцев, в которые я сменил Селина на его посту, принесли мне еще шестнадцать с лишним — оплата всаднических должностей была по истине щедрой. Двадцать пять тысяч денариев в год — не мудрено, что оставлять меня на этом посту надолго никто не позволил, но чудом было уже и то, что мне за них честно заплатили! Вместе с выданным мне добавочным довольствием, полагавшимся за проявленную отвагу, менее чем за два года я заработал около пятидесяти пяти тысяч сестерциев! В разы больше, чем смог бы врачом в Риме, ведь уделом моим оставалось бы лечение отнюдь не сенаторов и консулов. В лучший свой год я не сделал здесь даже двенадцати тысяч, если не считать невероятно щедрый подарок Диокла, разумеется.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное