Читаем Тень Галена полностью

В тот миг, стоя с мешками, доверху набитыми серебром и золотом, мне отчаянно хотелось, чтобы отец или жена сказали, как гордятся мной. Увы, на всем свете никому не было до меня дела. Проходя мимо дома Гельвиев, совершенно пустого, с забитыми ставнями окон и дверей, я долго размышлял, следует ли мне выломать их и войти в законное жилище. Заночевав на верхних этажах дешевой таверны, условия которой, после валетудинария и походных палаток, показались мне более чем комфортными, я все еще не принял окончательно решения. Уже к вечеру следующего дня я зашел к Киару.

Несмотря на май, прошел сильный дождь и вечер выдался прохладным. Я застал своего недружественного законам Рима друга там же, где и ожидал — в подземелье дома, в торцевой инсуле, что в конце улицы, справа от «Виноградной лозы». Киар совсем не ждал гостей и, когда я вошел к нему, северянин сидел у жаровни, прижимая к плоскому, крепкому животу шерстяное одеяло. Удивившись и радостно поздоровавшись я поинтересовался, зачем он это делает.

Трудно поверить, но тот, много лет назад удаленный сальник, что вырезал у Киара Гален, спасая кельта от смертельной раны на арене Пергама, нашел совершенно неожиданный способ напоминать о себе! В каждый холодный день внутренности Киара мерзли, словно живот его лишился важного защитного слоя, что в сущности недалеко было от правды. Находчивый же северянин возмещал досадную утрату шерстяными вещами — небольшая цена за спасение от неминуемой и мучительной смерти, на какую обычно были обречены все, кто показал внутренности жестокому миру вокруг.

Выслушав мою нехитрую, столь же грубую, сколь и его собственная историю о войне, а о семейный моих драмах зная и прежде, Киар любезно согласился помочь мне продать дом. Когда смолк хохот, я видел, что он едва сдерживался от едких комментариев о врачах, вспоминая, должно быть, весьма схожую просьбу Галена, спешно покинувшего Рим пару лет назад. Пользуясь случаем, я рассказал северному другу, что и наш с ним общий знакомый, бывший его хозяин, сейчас остановился где-то в Риме, однако ненадолго — на днях он отбывал в Кампанию, на свою виллу.

— Ну а ты куда отправишься? — в самом конце нашей встречи поинтересовался мой старый друг. — Обратно? На войну?

Мне оставалось лишь дивиться его природному чутью и проницательности. В тот миг я, правда, и сам до конца не знал, а потому лишь рассеянно пожал плечами. Мы договорились, что я буду заходить к нему, по мере возможности. Дела у Киара шли в гору — коллегия, как он ласково называл свою банду, получила выход на важных лиц города и теперь, с новыми связями, деятельность Киара и его приятелей, становилась все более амбициозной и запутанной. Об этом я с радостью расскажу отдельно — удивительные истории порой выкидывает жизнь! Киару суждено было подняться высоко, незаметно оказывая влияние даже на громадный Рим — быть может для этого боги и сохранили его живым во всех смертельных испытаниях?

Провернув через кельта пару способов удачно вложить деньги в доходное дело, я стал обладателем нескольких этажей в инсулах, разбросанных по Риму. Разные районы были нужны, чтобы минимизировать риски потери собственности — дома нередко разрушались или сгорали. За умеренный процент Киар обещал мне сдавать их в найм порядочным, насколько возможно, людям, ну а я, странник без дома и ясного плана, при встрече мог рассчитывать на прибыль, из расчета числа месяцев моего отсутствия, помноженных примерно на две тысячи сестерциев за каждый. Глядя на весьма грозный облик моего друга, да и большинства членов его коллегии, не приходилось сомневаться, что уплата за нанятые помещения всегда будет выполняться строго и в срок.

В новых денежных обстоятельствах, впервые я почувствовал, что твердо стою на ногах и, в целом, неожиданно для самого себя, оказался даже человеком вполне состоятельным. Годовым доходом в двадцать пять тысяч сестерциев мог бы похвастаться, пожалуй, не более чем каждый десятый житель Вечного города. Даже моя должность ординарного врача при легионе давала меньше. Почти всю сумму, словно цементом укрепившую мой денежный тыл составил, конечно, щедрый подарок Диокла. Став вначале новым домом рода Гельвиев, теперь он растворился в куда менее поэтичном эквиваленте жилых помещений под аренду. Моя судьба служила подтверждением, что как бы ни мечтал человек — располагать станут одни лишь всесильные боги.

Впрочем, в те годы деньги, в любом их выражении, мало меня беспокоили. Вовсе не относя себя к стоикам я, все же, был равнодушен к большинству удовольствий и дорогих предметов, так нестерпимо искушающих моих сограждан. Большую часть состояния я рассчитывал позже, когда судьба позволит добраться до родных краев в Александрии, передать своему старшему брату, готовому на рискованные торговые предприятия. Ему они были — в этом не приходилось сомневаться — намного нужнее, чем мне.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное