Читаем Тень Галена полностью

С первыми лучами рассвета, пошатываясь от выпитого, я провел Гнея до дома, а сам вернулся в порт, разыскивая недорогую комнату, чтобы проспаться — вина было выпито порядком. В моих карманах осталось несколько ауреев — сумма громадная для портового пьяницы, но кто мог знать, когда я в следующий раз окажусь в Риме и смогу заглянуть к Киару, дабы пополнить карман? Для получения денег можно было бы, конечно, воспользоваться услугами банкиров, которых не трудно отыскать на Форумах любого крупного города, но и здесь таились неудобства — нигде я не планировал задержаться на достаточно долгий срок, чтобы провести все, неизбежные при передаче крупной суммы, согласования.

Жутко захотелось облегчить нужду и я, пошатываясь как заправский матрос, протиснулся между двух строений, скрываясь от лишних взглядов. Восхваляя богов за столь простое, но великое удовольствие, что они ниспослали людям — я беззаботно журчал струей, напевая глупые песенки, а когда вновь вынырнул на пристань — плечом задел могучую фигуру, проходившую мимо.

Человек обернулся, звякнули богато украшенные браслеты. Широкие плечи уже начинали сутулиться, а седина покрыла голову, но передо мной несомненно стоял Антиох!

***

В иных случаях кажется, что все против тебя. Ты барахтаешься, плывешь изо всех сил, но могучее течение обстоятельств сносит с верного пути, то угрожая потопить, то суля разбить о скалы.

Но не так было в то время. Словно персонаж чьей-то истории, я плыл по течению сюжета, сталкиваясь с друзьями, родственниками, старыми знакомыми и что бы ни задумал — все воплощалось быстрее и легче, чем я предполагал. Антиох совсем недавно причалил в Анции, чтобы забрать часть товара, который собирался доставить в Неаполь. Пообщавшись же с глазу на глаз, когда я протрезвел и выспался, мне довелось узнать, что на борту онерарии опытного наварха есть и особый, как он выразился, товар. Вспоминая свой первый и единственный визит в его трюм, где я застал избитого калеку без языка, привязанную к мачте статую и, одни боги знают сколько всяких мелочей, оставалось теряться в догадках, что может скрывать Антиох.

Конечно, я не отказался выйти вместе с ним из порта Анция. Дорога по морю едва ли заняла бы больше времени, ведь судно, в отличии от лошадей и мулов, не требовало ночного отдыха. Да и тряске, после стольких дней в телегах и на ногах, я предпочел мерные покачивания на воде. Уже через пару дней, когда наварх завершил свои дела, я с благодарностью поднялся к нему на борт. С громкими хлопками спущенных с мачт парусов, ловящих теплый июньский ветер, мы отправились в Путеолы — истинный порт назначения Антиоха. Где-то там, неподалеку, ждал меня на своей вилле Гален.

— А все-таки ты изменился, парень — своей массивной ладонью Антиох хлопнул меня по плечу. — В дерьме этого мира утонули и наивность, и вся та юношеская вера в чудеса и прочую срань, да?

Я пожал плечами и кивнул. Не было смысла обманывать, спорить, или отрицать очевидное. С последней встречи прошло лишь восемь лет, но казалось, будто бы все двадцать. Антиох стоял рядом, подбирая следующие слова. Не будучи ритором, если не считать хлестких речей перед командой, да в пьяных тавернах портов — он, тем не менее, умел найти редкие слова поддержки, словно видел тебя насквозь. Не как философ — по-другому. Пожалуй, как человек, многое и многих повидавший на своем щедром на события веку.

Я почти ничего не запомнил из той беседы. Попадая в мои уши, слова его работали где-то глубоко, в скрытых измерениях разума. Я не думал, но мне все равно становилось лучше, легче и светлее. Грубая речь моряка, в своей свободной от напыщенности прямоте, словно бы исцеляла.

— После самого дрянного шторма Квинт, если боги рассудили не смыть тебя в пучину, наступает штиль. Ставь парус, вглядывайся в горизонт. Если ничего не видно, хоть глаза лопни — жди ночи, а там подскажут звезды. Пока ты живой — что-то еще да будет. Подохнуть же ты успеешь всегда — тут не сомневайся. Аид про тебя не забудет. А пока мы живы — показать тебе, чем развлекаются богачи, пока ты возишься в холодных провинциях, подставляя башку под копья варваров и заштопывая своих, пытаясь впихнуть их смердящие кишки обратно в брюхо?

Мы спустились в трюм. В полную противоположность первому опыту, в этот раз здесь царила поразившая меня свежесть воздуха. Трюм заливал яркий свет, льющийся из приоткрытых прямо в бортах щелях. Возвышающиеся над водной поверхностью на рост мужчины, обычно они были крепко закрыты, по щелям залитые смолой, чтобы не пропускать воду. Однако, сейчас в трюме разместились особые гости, чья сохранность была невероятно важна, а потенциальные прибыли кружили головы Антиоху и всей его команде.

Среди амфор с вином, маслом, зерном и какими-то специями, я увидел полтора десятка рабынь. Красивые, молодые северянки — они обреченно и испуганно жались к бортам, но в остальном выглядели вполне неплохо. Кормили их лучше, чем саму команду, а уборка, свежий воздух и свет не позволяли вспыхнуть болезням — столь частым спутникам рабов в морских путешествиях.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное