Читаем Тень Галена полностью

Уладив дела в Риме, с полутора сотнями ауреев в подарок моему брату Гнею на свадьбу, свидетелем которой мне не довелось быть, я без всяких сожалений отчалил в Анций. По пути было время обдумать, каким маршрутом мне будет удобнее добраться до Кампании. Показать виллу, купленную им в пригороде Путеол, на кумских водах, любезно приглашал Гален. Я, хоть и сомневался, ехать ли — не смог найти достойного повода для отказа старому другу, которым бесконечно восхищался и которого уважал. Что если не благотворное влияние и знания, переданные мне Галеном, сделало меня тем, кем я был?

Добираясь до Рима, от удара умер Луций Вер — младший из императоров. Злые языки судачили, будто бы то ли Марк Аврелий отравил его, избавляясь от неудобной помехи своему правлению, то ли кого-нибудь подговорила жена Марка Фаустина, пытаясь скрыть нелицеприятные подробности своих измен, о которых Вер мог что-то знать, а в каких-то даже и принять участие. Рим, как всегда, полнился слухами самого низкого пошиба и я, лично зная Марка Аврелия, не был готов поверить ни в одну из многочисленных сплетен, роившихся вокруг его семьи. Самый достойный человек нередко становится мишенью для самых недостойных слухов и чем меньше надежных доказательств — тем пышнее расцветает фантазия сплетников и интриганов вокруг императорской семьи.

Похоронив и обожествив Луция Вера, что вызвало немало смешков как в сенате, так и у народа, учитывая нрав этого развратного гедониста, вместе с семьей император удалился на лето в поместье в Пренесте — тот же городок Лация, где я побывал в гостях у Диокла. Поступить так ему велел и Гален и здравый смысл — Рим все еще не был безопасен, а подхватить моровую болезнь сейчас, в разгар войны с северными племенами, да еще и оставшись единоличным правителем, было немыслимо, угрожая целостности всей империи. Достойных преемников не было в поле зрения, а собственные сыновья Марка — Коммод и Анний Вер — были еще совсем детьми.

Новый поход не мог начаться раньше осени, так что на грядущие пару месяцев я был совершенно свободен и теперь, продав дом, кроме как в гостях у Галена, пожалуй, мне и негде было бы провести лето. Полное одиночество и полная свобода стали для меня двумя сторонами одной медали. Одетый просто, с небольшой поклажей и всего одним рабом-помощником, я подхватил попутную телегу и отправился в Анций. Колеса скрипели, выступающие из мостовой булыжники задорно подбрасывали меня, весеннее солнце припекало — приближалось лето. Окружающие пейзажи предместий Рима, проплывающие за гнилыми бортами телеги, напомнили мне о первых веселых годах, когда я много путешествовал по Лацию, едва приехав в Вечный город и отчаянно пытаясь заработать врачебной практикой. Как давно это, казалось, было!

***

Морская свежесть наполнила воздух, едва мы приблизились к Анцию. Было приятно дышать, наконец, полной грудью, не опасаясь мора — громадные пространства вокруг были почти свободны от людей. По крайней мере, их не было видно. Тут и там, вдоль дороги выстроились виллы сенаторов и всадников, окруженные обширными наделами, где обильно рос виноград, некоторые фрукты и множество пестрых цветов. Запахи разнотравья смешивались с соленой прохладой ветра, дующего с Нижнего моря. Верхним же называли, конечно, Адриатику, вдоль которой мы еще недавно возвращались в Италию из проклятой всеми богами Аквилеи.

Анций не производил такого же впечатления, какие оказывают на случайного путника Рим, Александрия или даже Пергам. Богатый курорт, лишь с появлением порта при Нероне он ожил и забурлил, вклиниваясь в разветвленную сеть торговых путей империи. Повсюду сновали моряки, сошедшие на берег с пришвартованных тут же многочисленных судов. Кораблей здесь было так много, что казалось — перепрыгивая с борта на борт, не погружаясь в воду — можно было бы пересечь всю бухту. Голодные до вина и женщин, моряки спешили в местные лупанарии и таверны, чтобы утолить обостренные воздержанием страсти. Многие из них, вернувшиеся после месяца в море, уже к утру спустят все заработанное на шлюх и игры в кости, так что, едва проспавшись, с первым же навархом вынуждены будут вновь уйти в плаванье.

Грузчики толкались и грубо ругались, перенося тяжеленные амфоры с оливковым маслом, такие широкие, что в них влез бы, должно быть, даже взрослый человек. Пробираясь сквозь толпу, я искал хоть что-нибудь похожее на коллегию судебных защитников, о которой в своем письме мне давал туманный намек Луций. Иных зацепок у меня не было и вовсе.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное