Читаем Тень Галена полностью

Противостояние и неприятности со стороны Марциана и Антигена продолжались, чиня Галену множество неудобств, но защита, дарованная моему другу тесной дружбой с недавним консулом, облеченным множеством связей в высших кругах Рима, позволяла чувствовать себя в безопасности хотя бы от наиболее беспардонных с их стороны посягательств. Мелкие выпады, впрочем, все равно происходили с завидной регулярностью.

Как-то раз на прилавках Сандалиария обнаружились множество поддельных работ, якобы написанных Галеном, но с совершенно бредовыми рассуждениями и заключениями, достойными разве что шута. Прочитай иной врач описанные в таком поддельном манускрипте средства — если бы они и не навредили пациентам, то уж гарантированно подорвали бы веру к образованности пергамского врача. Галена могли бы счесть безумцем, а всякому известно, что новости по Риму распространяются быстрее пожара.

К счастью для Галена, подлог быстро удалось установить и, хотя причастность Марциана или Антигена доказать не удалось — репутация учителя не успела пострадать. Владелец лавки клялся, что многочисленные свитки в кожаных тубах достались ему даром от проезжего торговца-грека, которого он раньше не видел. Искушение возможностями быстро заработать, торговец не стремился вникнуть, чьим именем подписаны трактаты, да и какого предмета они вообще касаются.

Хотя неприятели ловко заметали следы, любому, кто был знакомом с обстоятельствами, впрочем, было совершенно ясно, кто больше других заинтересован в очернении имени Галена.

Как-то раз, в один из январских зимних дней, мы с Галеном столкнулись прямо на улице, недалеко от Форума Веспасиана. Шествуя следом за моим учителем, Евсей и Полидор — его старые, верные слуги, тащили сундук. Еще двое крепких рабов, хмуро оглядывая окружающих, сторожили всю небольшую процессию. На поясе одного из них я заметил нож. Заинтересовавшись происходящим, я примкнул к небольшой процессии.

— Здравствуй дорогой мой друг! — радушно поприветствовал меня Гален.

Мы крепко обнялись.

— Может быть ты уже слышал — сегодня намечается аукцион. На торгах представят некоторые редкости, среди которых, как я слышал, есть и пара вещей, чрезвычайно для меня полезных. Разыгрываются предметы то ли из хозяйства разоренного патриция, то ли их изъяли на границе — мне впрочем совершенно неважно их происхождение. Главное, Квинт, там тот самый сорт! — Гален мечтательно поднял глаза к небу.

— О чем ты? — уточнил я, привыкнув к частой недосказанности в наших беседах, заставляющей иной раз гадать, что же Гален имел в виду.

— Корица! Мне нужна кора именно этого сорта, для териака! Помнишь, эти двое ослов пичкали всемогущим якобы средством Эвдема, от которого он едва не умер?

Я кивнул. В памяти всплыли шутки старого философа и я невольно улыбнулся.

— Сейчас я надеюсь внести в рецептуру некоторые полезные дополнения — должно сработать! Вот только корицу такого сорта совсем не просто достать. Я слышал, есть несколько кустов в императорских садах на Палатине, но туда у меня нет входа. Корицу везут из особого региона в Индии, но торговец, что ездил туда и у кого я прежде покупал благовония — умер. Так что этот аукцион — находка для меня весьма своевременная. Ну и кроме того, — глаза Галена загадочно блеснули, уголки губ приподнялись — есть у меня еще идея для подарка одной особе…

Поймав его мечтательный взгляд, я улыбнулся.

— Аррии? Как у вас складывается? — я довольно бесхитростно поинтересовался.

— Складывается, не складывается… — пробурчал Гален в ответ. — Ну ты и скажешь тоже — с ней сложится! — он фыркнул.

— Ну, не Ксантиппа же она хотя бы? — осторожно пошутил я, имея в виду жену Сократа. Говорят, в мудрой голове именно этого аттического мужа впервые родилась цитата, будто тот, кому повезет с женой станет исключением, а кому не повезет — философом.

Гален громко рассмеялся.

Прохожие обернулись на нашу процессию. На улице было прохладно — кутаясь в подбитые мехом или шерстью плащи, люди спешили по своим делам. Менее состоятельные и одетые хуже подпрыгивали и дышали на замерзшие руки. Горячее дыхание порождало пар, словно с каждым выдохом тело покидала та самая невидимая пневма, о которой столько часто философствуют мудрецы и медики.

— Не Ксантиппа, Квинт. — Гален вздохнул. — Но не думаю, чтобы боги позволили нам однажды скрепить себя союзом. Если ты вдруг не знал — за плечами очаровательной Аррии уже три развода, а вот детей нет — Гален пожал плечами и замолчал.

Я понял его намек.

— Мне то оно, может, и все равно, но вот сама Аррия предпочитает свободу. После смерти первого мужа, когда ей и двадцати не было, она изрядно преумножила свое и без того солидное состояние. И хотя потом побывала в браке еще дважды — в роли матроны себя так и не нашла. Философия, споры, мимолетные знакомства, меценатство, приключения в кругах сливок римского общества — вот ее стихии Квинт. Даже ее отец, почтенный сенатор старых правил, давно махнул рукой. У него, впрочем. еще пара дочерей есть — хватает, о чьей судьбе печься.

Я понимающе кивнул.

— Но вы же тесно общаетесь уже пару лет?

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное
100 знаменитых анархистов и революционеров
100 знаменитых анархистов и революционеров

«Благими намерениями вымощена дорога в ад» – эта фраза всплывает, когда задумываешься о судьбах пламенных революционеров. Их жизненный путь поучителен, ведь революции очень часто «пожирают своих детей», а постреволюционная действительность далеко не всегда соответствует предреволюционным мечтаниям. В этой книге представлены биографии 100 знаменитых революционеров и анархистов начиная с XVII столетия и заканчивая ныне здравствующими. Это гении и злодеи, авантюристы и романтики революции, великие идеологи, сформировавшие духовный облик нашего мира, пацифисты, исключавшие насилие над человеком даже во имя мнимой свободы, диктаторы, террористы… Они все хотели создать новый мир и нового человека. Но… «революцию готовят идеалисты, делают фанатики, а плодами ее пользуются негодяи», – сказал Бисмарк. История не раз подтверждала верность этого афоризма.

Виктор Анатольевич Савченко

Биографии и Мемуары / Документальное