Тень Галена

Я пытался вспомнить. Какие-то сплетни о необычайном поведении Антонина доходили до гарнизона Аквилеи, но я не знал, что правда, а что вымысел.

– Поднял налоги и ввел разовые сборы среди сенаторов? – неуверенно предположил я, не решившись назвать ни один из слухов.

– Продал громадную часть коллекции Палатинского дворца, Квинт. Которую веками собирали, пусть нередко отбирая не вполне законными путями, все его предшественники. Оплатил все из собственных средств! Аукцион, по слухам, шел месяца два – так много роскошных вещей было выставлено. Ничего ему не было жаль. Ты можешь себе это представить?

Я мог. Эту историю я слышал, но не поверил, настолько это звучало невероятно.

– А его жена? Лишь ленивый не говорит, что она не верна ему. Фаустину, я имею в виду, конечно – Гален нагнулся ко мне поближе, чтобы говорить тише. – А что Марк? А Марк говорит, что в случае развода ему придется вернуть приданое, какое за ней давалось, а приданым была империя, ведь Фаустина – дочь Пия. Кто бы смог заставить его что-то возвращать? Да и как вообще соправителем оказался этот пьяница Вер? Многие решения, Квинт, неочевидны. Но Аврелий – особенный человек. Мы все еще убедимся в этом и не раз. Жизнь в палатках, продвижение достойных, а не только знатных, презрение к роскоши и почестям, жизнь в служении – знаешь чем восхищается и к чему стремится наш Антонин?

Я заинтересованно слушал. В устах Галена истории перестали быть просто байками, ведь он лично провел немало времени в обществе императора и, хотя наверняка они обсуждали преимущественно медицинские вопросы и проблемы эпидемии – Гален знал Аврелия много лучше всех, с кем я прежде говорил.

– Своей жизнью он решил воплотить идею, которую подробно описывал еще Платон, будто всякое государство встретит процветание и счастье, если править им станет государь-философ. Никто даже не приближался к такому эксперименту, да и где философы, а где правители? – Гален усмехнулся.

– С Марком же все не так. Кажется, Рим действительно может оказаться в руках человека, которого пытался представить Платон. Вот только достойны ли его мы сами? Знаешь, что сказала толпа в Риме, когда пополняя армию, как я уже сказал – за свой счет – Антонин выгреб тысячи гладиаторов арены и нанял еще больше представителей банд, чтобы укомплектовать войска и защитить их?

Я покачал головой.

– Он хочет отнять у нас развлечения и заставить философствовать! – так они кричали. – Мне писал Эвдем. – Римская чернь превыше побед и безопасности империи ставит сиюминутный спектакль, призванный ее повеселить, представляешь? Мы живем при императоре, готовом для своего государства пожертвовать едва ли не всем, а боги вручили ему сомнительную честь управлять толпой, в ответ не готовой пожертвовать даже толикой своих развлечений. Что сказал бы на это Марк Аврелий, если бы его спросили?

Я пожал плечами, полагая что в восхищении его выдержкой и скромностью Гален задает этот вопрос лишь риторически. Оказалось, однако, что в прямоте своей, свидетелем которой я бывал неоднократно, в одну из ночей Гален спросил самого императора напрямую.

– Один момент, Квинт, я записал себе, чтобы сохранилось – его слог весьма своеобразен, по крайней мере для моих греческих ушей – Гален стал копаться и мигом позже вынул из-под туники небольшой лист. – Вот, тут у меня некоторые цитаты – он начал негромко читать:

Если кто оскорбил меня — это его дело, такова его наклонность и нрав. У меня же свой нрав – такой, какой мне дан от природы, и в своих поступках я останусь верен ей. Не надеюсь я, конечно, осуществить республику Платона, но доволен движением вперед хотя бы и на один даже шаг, не считая такой успех маловажным. Кто может изменить образ мысли людей? А без такого изменения что может быть, кроме рабства, стонов и лицемерного повиновения?Мечтай о великом – лишь великие мечты в силах затронуть людские души.

– Я видел, что Марк записывает множество мыслей на пергаменте. Когда желудок по ночам мучает его и не спится – короткими заметками он испещряет лист, словно собирая материал для будущего труда. Мои лекарства, особенно святая горечь и териак, облегчают боли, но возможности всякого лекарства имеют свой предел. Мне не удалось заглянуть в эти листы, но кто знает – может быть однажды мы прочтем книгу, опубликованную самим императором? Было бы, пожалуй, любопытно ознакомиться с его размышлениями – не так ли?