Тень и Коготь

Наломав солидную кучу хвороста, мы разложили костер, и тут я вспомнил, что при мне нет больше огнива, оставшегося у Автарха – который наверняка (я в этом ни минуты не сомневался) был и тем самым «высокопоставленным слугой Обители Абсолюта», расплатившимся с доктором Талосом не одной горстью хризосов. Однако среди невеликой поклажи Доркас нашелся и кремень, и кресало, и трут, и вскоре мы уютно расположились у жаркого, ревущего пламени. Иолента опасалась диких зверей, как ни старался я объяснить, что дворцовая стража вряд ли позволит каким-либо опасным хищникам обитать в лесу, примыкающем к садам Обители Абсолюта. Ради ее спокойствия пришлось сунуть три толстых ветки в огонь только одним концом, чтоб, если возникнет надобность, выхватить их из костра и отогнать прочь любого страшного зверя.

Но страшные звери не появлялись, а москитов отпугивал дым костра, и мы, улегшись на спины, любовались пляской кружащихся в воздухе искр. Время от времени далеко в вышине вспыхивали огни проносящихся над нами флайеров, на минуту-другую озарявшие небосвод призрачным светом фальшивой зари: то министры и генералы Автарха возвращались в Обитель Абсолюта либо летели из дворца на войну. Мы с Доркас принялись строить догадки, о чем они могут думать, взглянув вниз и всего лишь на миг, прежде чем умчаться за горизонт, увидев во тьме нашу алую звездочку, и сошлись на том, что летящие наверняка размышляют о нас точно так же, как мы о них: кто, дескать, таковы, куда идут, для чего? После Доркас спела мне песню – песню о девушке, что в разгаре весны бродит по роще, тоскуя о прошлогодних друзьях, опавших листьях.

Иолента устроилась между костром и рекой – наверное, там ей было спокойнее. Мы с Доркас расположились напротив, по другую сторону от костра, и не только затем, чтоб по возможности спрятаться от нее: Доркас созналась, что ей крайне неприятен вид и шум струящейся мимо темной холодной воды.

– Будто червь, – сказала она. – Будто огромный эбеновый змей. Сейчас он не голоден, но знает, где мы, и когда-нибудь нас сожрет. Ты, Севериан, змей боишься?

Текла боялась, и я, почувствовав тень ее встрепенувшихся в памяти страхов, кивнул.

– Я слышала, в жарких лесах севера живет Автарх Всех Змей, Уроборос, брат Абайи, а охотники, набредающие на его нору, думают, что отыскали подземный ход, ведущий под дно морское, спускаются вниз и, ничего не подозревая, попадают прямиком к нему в пасть, в глотку. Спускаются и умирают, еще полагая себя живыми. Хотя другие говорят, будто Уроборос – всего-навсего огромная река, возвращающаяся к собственному истоку, или само море, пожирающее собственное начало.

Пересказывая все это, Доркас придвинулась ближе, и я, почувствовав ее желание, потянулся к ней, хотя вовсе не был уверен, что Иолента по ту сторону костра уже спит. Напротив, время от времени она шевелилась, и в это время – из-за полноты бедер, тонкой талии и пышных волнистых волос – казалась извивающейся, подобно змее. Однако Доркас подняла голову, повернула ко мне небольшое, исполненное трагической чистоты лицо, придвинулась еще ближе, и я, целуя ее, почувствовал, как она трепещет от страсти всем телом.

– Я так замерзла, – прошептала она.

Из одежды на Доркас не оказалось ни лоскутка, хотя как она раздевалась, я не заметил. Стоило мне укутать ее плащом, кожа Доркас – как и моя – словно бы вспыхнула, разогретая жаром костра. Тонкие пальцы скользнули мне под одежду, лаская, гладя…

– Какой хороший. Гладкий какой, – сказала она, а после (хотя делили ложе мы не впервые), добавила, наивно, будто дитя: – А я не слишком маленькая?

Когда я проснулся, луна (как трудно было поверить, что та же самая луна освещала мне путь в садах Обители Абсолюта!) почти скрылась за поднимавшимся кверху западным горизонтом. Озаренная ее изумрудным светом, рябь на речной воде отбрасывала черные тени под стать штормовым волнам.

Меня охватила странное, беспричинное беспокойство. Страх Иоленты перед хищными зверями отчего-то уже не казался столь же глупым, как прежде. Поднявшись, убедившись, что и она, и Доркас живы-здоровы, и набрав еще хвороста для угасающего костра, я вспомнил о нотулах – Иона ведь говорил, что их нередко выпускают на охоту по ночам, – и о твари в аванзале. Над головой парили ночные птицы – не только совы, во множестве гнездившиеся в руинах башен Цитадели, с приметными круглыми головами и короткими, однако широкими, беззвучно рассекающими воздух крыльями, но и птицы других видов, с двухконечными и даже трехконечными хвостами, стремительно, полого снижаясь, с трескучим щебетом скользившие по-над водой. Порой с дерева на дерево перепархивали мотыльки, намного превосходившие величиной любых бабочек, которых мне когда-либо доводилось видеть. В длину их узорчатые крылья не уступали руке человека, и переговаривались они меж собою совсем как люди, только невероятно высокими, едва уловимыми ухом голосами.