Тень и Коготь

Расшуровав огонь, я убедился, что меч мой на месте, некоторое время полюбовался невинной безмятежностью на лице Доркас, огромными, нежными ресницами, сомкнутыми во сне, а после снова улегся к костру и, провожая взглядом странствующих от созвездия к созвездию птиц, вошел в мир воспоминаний, что, как ни приятны они, как ни горьки, ни на минуту не закрывает для меня границ.

Вспомнить я стремился то самое празднование Дня святой Катарины, год спустя после того, как мне выпало стать капитаном учеников, однако картины приготовления к пиршеству почти сразу смешались с целым роем других – незваных, непрошеных образов. Вот я на кухне, поднес к губам кружку краденого вина, но кружка превратилась в женскую грудь, сочащуюся теплым молоком. Материнская грудь, не иначе! Наконец-то, после стольких бесплодных стараний, мне удалось дотянуться до этого воспоминания, и я едва сдержал рвущийся наружу восторг (ведь он мог стереть, прогнать образ прочь). Руки сами собой потянулись к матери. Ах, если б я только смог, подняв глаза, взглянуть ей в лицо – в лицо матери, это уж наверняка, ведь приемыши гильдии палачей не знают кормящей груди. Тогда вон то, серое, на краю поля зрения – это металл стены ее камеры. Вскоре ее уведут, и кричать ей на столешнице «Аппарата», либо задыхаться в объятиях «Ожерелья Аллоуина»… и как ни старался я удержать ее образ, запечатлеть этот момент в памяти, чтоб возвращаться к нему, когда захочу, воспоминания о матери померкли, рассеялись, словно туман на усилившемся ветру.

Я же… я вновь стал ребенком… девочкой… Теклой, стоящей посреди великолепных покоев с окнами-зеркалами – зеркалами, отражавшими и в то же время освещавшими все вокруг. Окружали же меня прекрасные женщины вдвое, а то и более выше ростом – одни почти одетые, другие лишь начали одеваться, третьи вовсе в неглиже. Со всех сторон густо веяло ароматом духов. Я кого-то искал, но, вглядываясь в раскрашенные лица высоких женщин, миловидные, действительно безупречные в своей красоте, начал сомневаться, узнаю ли ту, кого ищу. Из глаз хлынули слезы. Три женщины со всех ног устремились ко мне, а я лишь тупо переводил взгляд с одной на другую. Еще миг – и их глаза сузились до размера светящихся точек, а мушка в форме сердечка возле уголка губ ближайшей расправила странные перепончатые крылья вроде ладоней с наполовину сросшимися пальцами.

– Севериан…

Я вздрогнул и сел, не понимая, в какой момент воспоминания перешли в сновидение. Голос звучал нежно, мелодично, однако на необычайно низкой ноте, и я, точно зная, что уже слышал его, никак не мог вспомнить где. Луна скрылась за западным горизонтом почти целиком; костер наш, угасая, переживал вторую смерть. Разметавшаяся во сне, сбросившая потрепанное одеяло, Доркас спала, подставив тело сильфиды ночной прохладе. Стоило мне увидеть ее такой, еще более бледной в лучах заходящей луны, лишь кое-где окрашенной в алое мерцанием углей костра, меня охватило желание, какого я не испытывал еще никогда – ни прижимая к себе Агию на ступенях Адамнианской Лестницы, ни впервые увидев Иоленту на подмостках доктора Талоса, ни даже в тех бесчисленных случаях, когда спешил к камере Теклы. Однако желал я вовсе не Доркас: ею я наслаждался совсем недавно, и, хотя нисколько не сомневался в ее любви, вряд ли она отдалась бы мне столь охотно, если б не подозревала, что в день перед представлением я проник в лоно Иоленты, и не полагала, что Иолента смотрит на нас сквозь огонь.

Не желал я и Иоленты, похрапывавшей, лежа на боку, нет. Мне нужны были они обе, и Текла, и безымянная меретриса, притворявшаяся Теклой в Лазурном Доме, и ее подруга, принявшая роль Теи, – та самая, которую я встретил на лестнице в Обители Абсолюта, и Агия, и Валерия, и Морвенна, и целая тысяча других. В эту минуту я вспомнил и безумные, дикие пляски ведьм в Старом Дворе дождливыми ночами, и холодную девственную красоту Пелерин в алых одеждах.

– Севериан…

Нет, то был не сон. Спящие птицы, рассевшиеся по ветвям на опушке, встрепенулись, вспугнутые голосом. Отметив это, я обнажил «Терминус Эст» так, чтоб его клинок сверкнул в холодном свете зари: пусть говорящий увидит, что я вооружен.

Вокруг вновь сделалось тихо – куда тише, чем ночью. В ожидании продолжения я неторопливо оглядывался по сторонам, пытаясь разглядеть того, кто меня окликнул, хотя понимал, что лучше бы сделать вид, будто уже знаю, в какой он стороне. Доркас заворочалась, застонала, но просыпаться ни она, ни Иолента даже не думали. Тишину нарушало лишь потрескивание горящего хвороста, шорох листвы на утреннем ветерке да плеск волн.

– Где ты? – прошептал я, но ответа не последовало. Серебристый плеск рыбы, выпрыгнувшей из воды – и вновь тишина.

– Севериан…

Басовитый, глубокий, голос этот, однако ж, был женским – дрожащим от страсти, влажным от жаркой похоти. Вспомнив об Агии, я не стал прятать меч в ножны.

– Взгляни на ту песчаную косу…