Тень Химавата

От котла исходил густой пряный запах зелья. Время шло, но пашупат не появлялся. Внезапно в дальнем углу пещеры Иешуа почудилось движение. Он замер. Из мрака на свет, словно беззвучно отколовшийся кусок скалы, медленно, пугающе в воздух поднималась фигура Гатаспы.

Пашупат сидел с опущенными веками в позе лотоса, сложив ладони под животом в космическую мудру[152] – одна ладонь поверх другой, большие пальцы соприкасаются. Шея была унизана бусами и амулетами, косички спадали до пояса, а вымазанное пеплом лицо поражало мертвенной бледностью.

Ученики не сводили с него глаз.

Гатаспа поднимался все выше и выше, пока голова не коснулась свода пещеры. Тогда он так же медленно поплыл вниз. Иешуа не мог поверить в то, что видел.

«Как это возможно? – вспомнил он уроки Белшаццара. – Ведь земное притяжение создано разумом Всеединого. Получается, что Всеединое силой мысли нарушает законы природы, то есть свои же собственные законы. Но ведь мое мышление – часть разума Всеединого. Значит, – он боялся признаться себе в том, что знает ответ, – я способен воздействовать на физический мир и… менять его».

3

День Бхимы начинался с постижения основ шактивардханы – науки управления телом.

Под руководством Налы он сначала бегал по утоптанной дороге вдоль пшеничного поля до бамбуковых зарослей и обратно.

Через несколько дней, когда ноги ученика окрепли и по утрам уже не мучили боли в икрах, ачарья погнал его по пашне вокруг пруда. Бхима тяжело дышал, а босые ступни оставляли в жирной земле глубокие следы.

Еще через несколько дней Нала приказал ему залезть в пруд и бежать по вязкому илу. Но вместо бега получалась какая-то возня, потому что ноги гонда погружались в грязь по колено, так что он с трудом вытаскивал их. Стиснув зубы, размахивая руками и распугивая уток, Бхима преодолевал сопротивление трясины, а Нала шел рядом по берегу пруда, с ухмылкой подбадривая ученика…

Через две недели он уже бегал с ошкуренным бревном на плече. Шею ломило, колода больно натирала кожу, а едкий пот заливал глаза.

Однажды ачарья привел его в саловую рощу, где на лианах висели толстые короткие жерди. Нала велел ему встать между ними, а сам вместе с помощником начал их раскачивать. Гонду приходилось увертываться, чтобы не получить удар комлем. Он бросался из стороны в сторону, отпрыгивал, нагибался, даже падал на землю, но все чаще вскрикивал от боли, когда жердь больно била по телу.

– Танцуй! – выкрикнул Нала. – Твой танец – это жертвоприношение Шиве. Думай только о ярости Шивы. Танцуй тандаву![153]

Один из крестьян начал ритмично бить в обтянутый кожей глиняный горшок. Постепенно движения Бхимы стали упорядоченными. Он перестал замирать в ожидании удара, чтобы затем резко дернуться в сторону, а вместо этого плавно переступал на полусогнутых ногах, расслабив тело, и сразу заметил, что уворачиваться от жердей стало легче.

После полудня ачарья приводил его на площадку со снарядами для укрепления тела: деревянными колодами, валунами, перекладиной на двух столбах…

Гонд часами приседал, качал мышцы живота, подтягивался, отжимался от земли. Подняв тяжелый круглый камень, под присмотром Налы таскал его туда-сюда до тех пор, пока колени не начинали дрожать. Ачарья чередовал нагрузку на руки и ноги с неторопливыми пробежками взад-вперед, прыжками на месте, махами.

Но даже этого мучителю казалось мало – он привел слоненка. Бросив колоду, гонд удивленно уставился на животное.

– Это еще зачем?

– Давай схвати его и подними, – приказал Нала. – Мне все равно, как ты это сделаешь… Смотри, не повреди ему что-нибудь.

Он уселся рядом и начал водить смычком по двухструнному рабанастру с декой из змеиной кожи, равнодушно наблюдая, как ученик пыхтит и подлезает под слоненка…

На закате Бхима бросался в пруд, чтобы освежиться, испытывая от купания неимоверное наслаждение. После ужина падал на травяной тюфяк и мгновенно засыпал. Спал он не в доме ачарьи и даже не в бараке для кармакар и рабов, а там же, на площадке для упражнений, закутавшись с головой в рупан, чтобы не кусали москиты.

Но даже по ночам ему не было покоя. Он вдруг просыпался оттого, что Нала орал ему в лицо: «Встать!» Или его будил звон и железный лязг, когда рядом с его головой рабы начинали бешено стучать молотками по наковальне, скрежетали серпами и цепями, имитируя звуки сражения.

Иногда Нала пинал его ногой в бок и, не давая очухаться, брал на болевой или удушающий захват. Бхима хрипел и вырывался, пока ачарья в кромешной темноте стискивал его шею, выворачивал руку. Отпустив красного от напряжения, злого ученика, Нала зажигал лампу, после чего подробно объяснял, как нужно выходить из захвата…

На уроке рукопашного боя он говорил:

– Сейчас не танцуй, это тебе не калари паятт…[154] в схватке будет не до танцев. Бей в незащищенное место. Каждое движение врага открывает его уязвимые точки, хотя бы одну. Ты должен мгновенно увидеть ее – и ударить точно и сильно.

Ачарья медленно переместился.