Герой романа Квитки-Основьяненко «Пан Халявский» останавливается на постоялом дворе в Туле. Хозяин его угощает, всячески ублажает, а малороссиянин восхищается неожиданным гостеприимством москаля. Пану и в голову не приходит, что за услуги надо платить. Наконец подают счет:
«Не понимая, в чем дело, я взял и думал, что он поднес какие похвальные стихи в честь мне, потому что бумага исписана была стихотворною манерою, то есть неполными строками, как, присматриваясь, читаю: за квартиру… за самовар… за калачи… и пошло – всё за… за… за… <…>
– Что это такое, мой любезный хозяин? – спросил я, свертывая бумагу, всё еще почитая ее вздорною.
– Ничего, батюшка! – отвечал он, потряхивая головою, чтобы уравнять свои кудри, спадающие ему на лоб. – Ничего-с. Это махонький счетец, в силу коего получить с милости вашей… <…> Семьдесят шесть рублев и шестьдесят две копейки, – сказал так же меланхолично гостеприимный хозяин, поглаживая уже бороду свою». Возмущенный малороссиянин, в конце концов заплатив по счету, выговаривает хозяину:
«Слушай ты, москаль, рыжая борода! У нас так не делают. Вы хоть и говорите, что мы хохлы, и еще безмозглые, да только мы проезжего не обижаем и не грабим, как ты…»[1718]
Надо сказать, что этот национальный стереотип в какой-то степени соответствовал реальности. Иван Сергеевич Аксаков, не имевший оснований хулить соотечественников, возмущался корыстолюбием курских крестьян. Тем более не жалел русский торговый человек украинца: «…я часто вижу, как издевается он над честностью малоросса, которая кажется ему просто глупостью, и как жестоко обдувает их»[1719]
. Он обманывает малоросса, и совесть не мучает его. Лучшим оправданием, которое снимает всякие сомнения, служат такие слова: «Нельзя, батюшка, дело торговое!» И русский славянофил вынужден сделать такое заключение: «Необычайно умен и великая скотина русский торговый человек!»[1720]Позднее Николай Лесков в посвященном Гоголю рассказе «Путимец» воспроизвел просто хрестоматийный (с точки зрения не русского, а именно украинца того времени!) образ «кацапа», русского торгового мужика-мироеда, и процитировал даже пословицы о хитрости и пронырливости русских людей, причем как украинские, так и русские.
Вот русская поговорка: «Кого наши не надуют!»
А вот украинская: «…вони мертве теля – и те надувают»[1721]
. То есть надуют даже мертвого теленка.«Вечер накануне Ивана Купалы» знакомит читателя еще с одним малороссийским выражением, видимо, широко распространенным в гоголевское время. Повествователь, дьячок Фома Григорьевич, вспоминает, как «чудно» умел рассказывать его дед: «Уж не чета какому-нибудь нынешнему балагуру, который как начнет
Не зря писал Гоголь, что «характер русскаго несравненно тонее и хитрее, чем жителей всей Европы. Всякой из них, несмотря на самое тонкое остроумие, даже италианец, простодушнее. Но Русский всякий, даже не умный, может так притвориться, что (проведет всех) и одурачит другого»[1724]
.Такой образ жизни и образ мысли приносил русским людям удачу в торговых делах. В 1853–1859 годах Иван Аксаков по заданию Императорского Русского Географического общества провел серьезное исследование. Оно посвящено торговле на украинских ярмарках. Эту работу современники оценили чрезвычайно высоко. Ученый получил за нее награды от Географического общества и Академии наук, а Добролюбов на страницах «Современника» заметил, что Аксаков обогатил Россию на шестьдесят миллионов[1725]
. В числе прочего, Иван Сергеевич пришел к интересному выводу. Оказывается, все сколько-нибудь богатые торговцы украинских городов происходят из «Калуги, Ельца, Тулы и других чисто великорусских мест»[1726]. Постоялыми дворами даже на Полтавщине владели русские[1727].Однако «русский торговый человек» не нравился даже Ивану Аксакову, московскому славянофилу, который, заметим, и сам со временем научится отлично вести дела и уже в шестидесятые годы, оставив на время политику и публицистику, сумеет сколотить собственный капитал. Тем более не мог русский-москаль понравиться Гоголю, природному малороссиянину, но убежденному в особой миссии именно русского народа. Однако человеческая природа поддается исправлению. «Мы еще растопленный металл, не отлившийся в свою национальную форму, – утверждал Гоголь, – еще нам возможно выбросить, оттолкнуть от себя нам неприличное и внести в себя всё, что уже невозможно другим народам, получившим форму и закалившимся в ней»[1728]
.