Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя

Иначе виделась она сестрам. Неожиданно для них Гоголь превратился из любящего, заботливого брата в строгого проповедника, аскета, почти монаха. «Он желал, чтобы сестры не выходили замуж и устроить вроде монастыря или странноприимного дома»[1735], – вспоминала Анна Гоголь. Николай Васильевич жил тогда за границей (то в Италии, то в Германии), сестры – в Малороссии, поэтому драма развернулась на бумаге, в письмах. На письма Николая Васильевича, строгие и назидательные, сестры отвечали оправданиями. «Даже со страхом мы распечатываем письмо». Прежде «удовольствие было ему писать, а теперь <…> надо взвесить каждое слово, не будет ли оно пустяк»[1736], – жаловалась Лиза Гоголь в письме к Вере Аксаковой.

И все-таки получалось эмоционально, сумбурно. Расстояние от Рима до Васильевки и время на пересылку корреспонденции не могли ослабить накала страстей. Весной 1843 года из Рима Гоголь прислал сестрам письмо, которому придавал значение огромное. Кажется, несоразмерное его тексту. Это была многословная проповедь христианского долга. Гоголь велел каждой из сестер снять копию с его письма, перечитывать, вникая в смысл: «Прочитавши один раз письмо это, пусть не думает никто, что он уже понял смысл его совершенно. Нет, пусть дождется более душевной минуты, прочтет и перечтет его. Всего лучше пусть каждая прочтет его во время говенья, за несколько часов перед исповедью, когда уясняются лучше наши очи»[1737].

Надо полагать, сестры долго вникали в смысл. Следующее письмо (по поводу их ответа) Гоголь отправит через полгода из Дюссельдорфа. Он изумлен, он ни в чем не обвинял сестер, хотел лишь дать добрые советы. Очевидно, сестры еще не готовы воспринять их: «…оставьте мое письмо, не читайте его, не заговаривайте о нем даже между собою до самого Великого поста. Но зато дайте мне все слово во всё продолжение первой недели Великого поста (мне бы хотелось, чтобы вы говели на первой неделе) читать мое письмо, перечитывая всякий день по одному разу и входя в точный смысл его, который не может быть доступен с первого разу»[1738].

Через некоторое время Гоголь перешел к практическим рекомендациям. Велел сестрам разделить деревню на равные части, обойти все избы, задавая крестьянам следующие вопросы: «Расспросите их каждого, во-первых, о нем самом, потом у него же о соседях, которые его окружают, и какого они рода. Мужа расспросите о жене, жену расспросите о муже. Обоих их расспросите о их детях. Потом расспросите об этой же семье у соседей. Таким только образом вы узнаете, что такое человек, а без того не узнаете. <…> И боже вас сохрани наврать что-нибудь от себя. Дело это святое…»[1739]

Невозможно узнать в этом тексте великого писателя, да и просто любящего брата. Скорее его сочиняет какой-то гоголевский герой. Или даже два героя – так неожиданно соединяются полицейская дотошность с маниловской мечтательностью: «И когда таким образом я узнаю совершенно всё, т. е. все стороны дел, тогда только я сделаю свои распоряжения и дам советы, и вы увидите, что я отсюда, издалека буду управляться лучше вас, хотя вы стоите лицом и даже носом к вещам»[1740]. Но и Манилову не пришло бы в голову управлять малороссийской деревней из Рима или Карлсбада. Разумеется, из этой гоголевской затеи ничего не вышло.

Не только читающая Россия в большинстве своем не приняла Гоголя-проповедника, но даже его родные сестры не поняли и не приняли. Живая жизнь не подчинялась отвлеченной идее, сопротивлялась и развивалась по своим законам. Мария так болезненно воспринимала нравоучения брата, что перестала отвечать на его письма. Она умерла в 1844 году от чахотки, тридцати трех лет. Анна замуж не вышла, но жила не в монастыре, как хотелось брату, а в собственном доме в Полтаве. Она переписывалась с биографами Гоголя, с художниками, помогала воспитывать детей рано умершей Лизы. Лиза вышла замуж еще при жизни брата, осенью 1851 года. Порадоваться бы за сестру (ей уже было под тридцать). Но Николай Васильевич принял известие о предстоящем замужестве почти как катастрофу: «Шаг твой страшен: он ведет тебя либо к счастью, либо в пропасть. <…> Молись, отправься пешком к Николаю Чудотворцу, припади к стопам угодника»[1741]. По требованию Гоголя не только Лиза, но Анна и Ольга должны были отправиться на богомолье в Диканьку. И непременно пешком!

Известен страх Гоголя перед браком. Это навязчивый мотив его творчества («Иван Федорович Шпонька и его тетушка», «Женитьба») и писем к матери. Брак для Гоголя – источник не только личных, но даже социальных бед: «И как вспомнишь, сколько в последнее время дотоле хороших людей сделались ворами, грабителями, угнетателями несчастных из-за того только, чтобы доставить воспитанье и средства жить детям, и вся Россия наполнилась разоряющими ее чиновниками»[1742]. Так он писал задолго до «Крейцеровой сонаты» Льва Толстого, но это совсем другая тема. Нам важно иное: в последние годы Гоголь намеренно шел против жизни, против природы, против истории.