Тень Мазепы. Украинская нация в эпоху Гоголя

Поклонники Гоголя могли всю жизнь находиться под властью чар его волшебной поэмы. Однако не переводились и люди, вслед за Тютчевым и Толстым-Американцем, за Розановым и Буниным, отрицавшие Гоголя, не любившие Гоголя. Я не о Булгарине или Сенковском, давних противниках Гоголя еще со времен его сотрудничества в пушкинском «Современнике». В марте 1852-го Гоголя не станет. Этнограф и фольклорист Иван Михайлович Снегирев, профессор Московского университета, откликнется на смерть писателя с неожиданной злобой: «Как посмотреть с другой стороны, так что же такого сделал Гоголь? Разве то-то, что показал Европе голую жопу России, которой он поднял подол»[1748].

Дело не в критике российских пороков, ведь и до Гоголя был Грибоедов, а еще прежде – Фонвизин. В мире Гоголя нет надежды. Гоголь сжег чистовую рукопись второго тома, а вместе с ней сгорели надежды на воскрешение мертвых душ, на нравственное преображение Чичикова. Дело, как мне представляется, в нелюбви Гоголя к русской природе, климату, быту, обычаям. Как он писал о русских помещиках и чиновниках, знает всякий. Может быть, он любил простой русский народ? Да где же этот простой русский народ у него? Неужели Петрушка, Селифан, дядя Миняй и дядя Митяй – это русский народ? Или те самые русские мужики, что беседовали о колесе, которое доедет до Москвы, но не доедет до Казани? Или кузнецы, которые, «как водится, были отъявленные подлецы и, смекнув, что работа нужна к спеху, заломили ровно вшестеро»[1749], и Чичиков не устрашил их даже намеками на Страшный Суд? Так значит, именно таков русский человек в представлениях Гоголя?

Гоголь любил русский язык и еще в юности предпочел его украинской мове.

Можно вспомнить знаменитый разговор Гоголя с Осипом Бодянским, известный нам в передаче Григория Данилевского. Гоголь, по словам Данилевского, будто бы порицал Шевченко за то, что тот пишет по-малороссийски: «Дегтю много, – негромко, но прямо проговорил Гоголь, – и даже прибавлю, дегтю больше, чем самой поэзии. Нам-то с вами, как малороссам, это, пожалуй, и приятно, но не у всех носы, как наши…»[1750] Гоголь будто бы поучает Бодянского, что писать надо именно на русском как на «владычном» языке, на языке Пушкина. Этот язык – святыня для «всех родным нам племен».

Правда, разговор состоялся осенью 1851 года, а Данилевский опубликовал свои воспоминания о знакомстве с Гоголем в 1886-м, тридцать пять лет спустя, когда ни Гоголя, ни Бодянского уже не было в живых. Более того, еще в 1861 году Данилевский писал о Гоголе и Шевченко совсем иначе. Оказывается, «бессмертный Гоголь» «был очарован поэтическими песнями Кобзаря и Гайдамаков Шевченка» («Северная пчела». 1861. 30 мая). Так что не зря украинские литературоведы Григорию Данилевскому не доверяют.

Но если мы даже поверим Данилевскому, то поверим ли и Гоголю? Он преклонялся перед Пушкиным, своим великим современником, хорошим знакомым. Однако ведь даже и над Пушкиным Николай Васильевич посмеялся. То Хлестаков у него с Пушкиным на дружеской ноге, то Поприщин приписывает Пушкину «очень хорошие стишки» Н. П. Николева: «“Душеньки часок не видя, Думал, год уж не видал; Жизнь мою возненавидя, Льзя ли жить мне, я сказал”. Должно быть Пушкина сочинение».

В своей самой неудачной, но и самой скандальной книге Гоголь пишет о России даже не с любовью, а с каким-то подобострастием: «Поблагодарите Бога прежде всего за то, что вы русский. – обращается он к А. П. Толстому. – Для русского теперь открывается этот путь, и этот путь есть сама Россия. Если только возлюбит русский Россию, возлюбит и всё, что ни есть в России. К этой любви нас ведет теперь Сам Бог. <…> А не полюбивши России, не полюбить вам своих братьев, а не полюбивши своих братьев, не возгореться вам любовью к Богу, а не возгоревшись любовью к Богу, не спастись вам»[1751].

Что за ерунда? Даже русские славянофилы были в тягостном недоумении от этой книги, хотя как раз этих слов и не могли прочесть. Цензор (кстати, украинец Никитенко) не допустил к печати эти два письма, адресованные графу А. П. Толстому, сочтя столь неумеренные и наивные слова о любви к России неуместными, дискредитирующими как писателя, так и саму Россию. Ни украинцы, ни русские не привыкли столь бурно выражать любовь к отечеству.

Зачем же это написано? Не самого ли себя уговаривает Гоголь? Не графа Александра Петровича Толстого, богомольного генерала и бывшего губернатора, а именно себя. Того, кто любит, уговаривать не надо. И любовь к отечеству – вещь столь же иррациональная и столь же естественная, как любовь между мужчиной и женщиной. Она не нуждается в проповеднике любви.