Тени заезжего балагана

Слова колдуньи тронули сердце Уми сомнением. Ещё недавно она была так уверена в том, что, наконец, разгадала, кто мог наложить на неё проклятье. Но всё, что делала ведьма, говорило об обратном.

Если колдунья действительно могла помочь снять проклятие, то стоило воспользоваться такой возможностью. В тот миг Уми даже не подумала о том, как госпожа Тё разузнала, что она к кому-то обращалась за помощью. Наверное, с того самого момента, когда Уми впустила сомнения в свои мысли, колдунья смогла обрести над ней власть…

– Довольно пустых разговоров. Дай мне свою руку, Уми Хаяси.

Отчего-то она не смогла противиться словам госпожи Тё, хотя какой-то настойчивый голос – Уми так и не смогла понять, был ли это кто-то из зрителей или голос этот слышала она одна, – умолял не делать этого. Всё ещё прижимая ноющее предплечье к груди, Уми протянула колдунье левую руку, на которой была иредзуми дракона, танцевавшего среди опадающих кленовых листьев.

– Нет, другую руку, – второе слово госпожа Тё выделила особо, и Уми снова сделала так, как велела колдунья.

В тот самый миг, как ледяная рука колдуньи коснулась её кожи, между Уми и окружающим миром словно кто-то выстроил крепкие стены, не пропускавшие ни света, ни звуков. Вокруг исчезло всё, кроме бледных и изящных пальцев госпожи Тё с яркими и узкими ногтями.

Алыми, как свежая, только что пущенная кровь…

Уми не знала, как описать охватившее её чувство полнейшего умиротворения. Все одолевавшие тревоги вдруг разом отступили, не оставив и следа. Во всём теле ощущалась небывалая лёгкость – и Уми воспарила высоко над облаками. Она и помыслить не могла, что это может быть так – будто сердце замирает в груди от сладостного страха и предвкушения, что вот-вот ухнешь вниз и разобьёшься, но на деле какая-то сила держит в воздухе, не даёт упасть.

А когда облака разошлись, то её глазам открылась покрытая безмятежной белизной трёхглавая вершина Санхо. Уми нисколько не смутило, как внезапно она оказалась далеко от дома, от балагана. Сейчас всё казалось таким правильным, таким…

– Приятно обрести покой в сердце, не правда ли? – Голос колдуньи, казалось, был всюду и в то же время нигде. – Ты так долго искала ответы, столько сил положила на это, что душа твоя, и без того глубоко раненная нанесёнными обидами, совсем истончилась. Как могла мать исчезнуть, ни сказав ни слова? Как мог отец столько лет плести ложь вокруг исчезновения дорогого тебе человека? Жестокие, лживые дети золотого века предательства…

На горе было тихо и пусто. Даже ветер стих на вершине, укутанной в погребальный саван…

И тут Уми вспомнила неживое лицо дядюшки, с которым она попрощалась каких-то несколько часов назад. Убитого послушника и накрытое простынёй тело каннуси, который до самого последнего вздоха пытался помочь другу и во что бы то ни стало сохранить его тайну.

Как могла она сохранять спокойствие среди этой мёртвой белизны? В этот цвет обряжают покойных, а под вечными снегами трёхглавой горы никогда не зародится жизни.

И покой их на поверку оказался таким же лживым, как и вкрадчивые слова госпожи Тё.

– Вы ничего… не знаете, – Уми услышала свой тихий, надтреснутый голос, словно он доносился откуда-то издалека. – Ни обо мне, ни о моей семье…

Но ей всё же удалось добиться своего: госпожа Тё замолчала. А в следующий миг разразилась смехом.

– Это ты совсем ничего не знаешь, девочка, – хохот колдуньи показался оглушительным.

Хотелось заткнуть уши, чтобы отгородиться от него, но ничего не вышло. Руки совсем не слушались – правую госпожа Тё по-прежнему сжимала в своих цепких пальцах, а левая безжизненно покоилась на коленях. Теперь Уми снова отчётливо видела сидевшую перед ней колдунью – насмешливую улыбку на застывшем лике маски, длинные рукава одеяния, которые стлались за госпожой Тё, словно пара ручных змей.

Всё вокруг окончательно померкло. Видение трёхглавой горы рассеялось. Пропал и окружавший их балаган: угасло сияние бумажных фонариков, исчезли лица зрителей – словно во всём мире остались только она с госпожой Тё.