Тени заезжего балагана

– Не знаешь, что предательство впиталось в твою суть вместе с молоком матери, бежит по жилам вместе с кровью трусливого отца, – продолжала колдунья, мягко поглаживая руку Уми. – Но мой дар, пускай и доставшийся тебе по чистой случайности, поможет исцелиться. Я расскажу всё, что ты так жаждешь понять. Научу магии, которой ты столько лет не давала выхода.

При этих словах колдуньи метка, принявшая форму иероглифа «проклятие», стала источать слабый и мертвенный свет. Боль становилась слабее, исчез и холод тревоги, которую пробудили в сердце слова ведьмы. Теперь Уми казалось, что поражённая проклятием рука будто бы купалась в тёплой воде. И такими нежными и приятными были касания стихии, что хотелось, чтобы это длилось вечно…

Но вдруг налетевший невесть откуда порыв ветра больно хлестнул Уми по щеке – больнее была только пощёчина, которую ей отвесил отец, когда поймал на воровстве. Сладостная нега схлынула, и утихшая было боль вернулась с новой силой. Теперь, вместо лившегося из проклятой метки свечения, Уми видела одну лишь тьму, сочившуюся, словно загустевшая чёрная кровь.

Очередной порыв ветра полоснул по другой щеке, и в шёпоте его послышался до боли знакомый женский голос:

«Борись! Борись, Уми! Если сдашься ей сейчас – погибнешь!..»

Ведьма взмахнула рукой – вспорхнуло следом белое полотно рукава, словно огромный мотылёк, – и ветер стих так же неожиданно, как и появился. Оборвался и шёпот – Уми так и не успела понять, кому мог принадлежать этот голос. Но отчего-то ей стало тоскливее прежнего – словно очередной шрам на сердце, некогда склеенный позолоченным лаком, снова открылся…

– Уми, – пропела госпожа Тё, и чудовищно бледная маска на её лице начала шевелиться, словно под ней копошились какие-то крылатые насекомые. – В тебе я чувствую движение силы, которой нужна крепкая длань наставника. Я готова занять это место – и, поверь, то, чему я смогу научить тебя, не узнаешь больше нигде. Все носители этой древней мудрости давно мертвы – осталась лишь я. Готова ли ты последовать за мной и беспрекословно подчиняться? Готова ли разделить бремя той силы, что совсем скоро окажется в моих руках?

Из-за вмешательства ветра разум очистился от воздействия колдуньи, и теперь Уми могла мыслить ясно, как никогда. И после последних слов госпожи Тё всё окончательно встало на свои места. О какой ещё силе могла грезить колдунья, как не о той, что способна изменять судьбы живых и мёртвых?

Это госпожа Тё искала Глаз Дракона. Отступник с цепью, – Уми пока не хотелось думать о том, кто мог им оказаться, и потому отчаянно гнала от себя эти мысли, – который сжигал святилища и обагрил руки кровью служителей Сэйрю, действовал по её приказу. Должно быть, дядюшка Окумура как-то прознал о планах колдуньи, и его смерть тоже была на её совести.

Родители оказались как-то замешаны во всём, колдунья ясно дала это понять. И ведь не спросишь – не ответит. Замерла, словно и не живая вовсе. Ждёт ответа с таким терпением и спокойствием, словно в запасе у неё всё время мира.

Госпожа Тё предлагала научить её колдовству. С той самой минуты, как Уми впервые увидела биение ки, почувствовала в себе её отголоски, ей хотелось снова испытать это чувство. Снова увидеть, как ярко сияет сила, отражая сердце и душу всего живого…

Но на дне холодных глаз колдуньи плескались алые отблески. Уми вздрогнула – и непременно отшатнулась бы, если бы могла. Почему, почему они были такими, если Уми своими глазами видела, что ки – это неумолчное биение жизни, —

«Синяя», – где-то вдалеке зашептал ветер. Колдунье не удалось отогнать его полностью – даже ей оказалось не под силу поймать стихию…

«Синяя», – радостно затрещало совсем близко такое знакомое колдовское пламя – красивый огонь, которого нельзя было коснуться…

«СИНЯЯ!» – взревела река, и сердце Уми встрепенулось, отзываясь на её зов…

Госпожа Тё вдруг вскрикнула и выпустила её руку. Перед глазами зарябили яркие пятна – почти как в видениях, которые наслали водные сущности, обитавшие в пруду усадьбы Хаяси.

Но уже в следующее мгновение Уми обо что-то крепко приложилась макушкой – и окончательно пришла в себя.

Смолкли флейты и барабаны. Не пахло больше жареной рыбой и печёным сладким картофелем – теперь Уми чуяла какой-то резкий металлический запах, от которого всё внутри замирало от ужаса.