Теорема Столыпина

Однако эти слова никак не отменяют того простого факта, что уравнительно-передельная община является оптимальной формой для эксплуатации крестьянства в условиях сословно-тяглового строя при низком уровне агрикультуры.

Я не собираюсь высчитывать здесь долю общинного романтизма и утилитарных расчетов в восхвалениях общины, однако забывать о них — непродуктивно.

Так или иначе следует признать, что, как ни печально, в основе идейного развития русского общества со второй четверти XIX в. лежал «нас возвышающий обман».

Как мы знаем, настоящая община с конструкциями славянофилов в большинстве случаев имела мало общего. И тому же Хомякову не хуже ревизоров Киселева было известно, что реальная община — вовсе не тот гармоничный идиллический мир, который он рисовал в своих текстах. Ведь он был практическим хозяином, и еще в 1842 г. писал, что «строгое устройство мира приводит крестьян небойких и плохих в тяжелую зависимость от крестьян расторопных и трудолюбивых», что бедные крестьяне в общине зависят от богатых, что в общине встречается «чрезмерная глупость или неисцелимая лень», а среди крестьян есть «ленивые и негодяи»³⁰¹.

Но это знание, так сказать, внутреннее, для себя, а община как парадная витрина идеологии — совсем другое дело.

Такого рода двойственность, весьма похожая на банальное лицемерие, была характерна и для Герцена. Возьмем его идею социалистического потенциала общины, который волшебным образом должен быть превращен в полноценный социализм, на чем 60 лет стояло левое народничество. Эпитет «волшебный» тут не случаен, ибо магический компонент, безусловно, присутствует в построениях Герцена, хотя и не всегда явно.

Чичерин еще в «Письме русского либерала» замечал, что немного, видимо, у Герцена надежды на то, что идеалы социализма можно воплотить в жизнь «путем разума и просвещения», если он думает, что «полудикая, еще погруженная в вековую дремоту» Россия может преобразовать и обновить Европу.

«Что нашли вы такого в русском мужике, в этом несчастном страдальце, который Бог знает еще когда пробудится к сознанию своих способностей и к деятельности самостоятельной и разумной?

Конечно, он умен и сметлив; конечно, нравственный его характер заслуживает уважение, и мы, русские, любим его как основу нашей национальности. Но что же он сделал для того, чтоб можно было ожидать от него будущего возрождения человечества?

И что вы нашли в русской общине, в этом полудиком зародыше общественного быта, где земля принадлежит государству, предмету вашей ненависти, а крестьянин-крепостной или немногим лучше крепостного?

Вы видите в ней нечто в роде коммунизма, и радуетесь этому явлению, которое как будто подтверждает ваши теории. Но такой коммунизм устроить весьма легко; нужно только, чтобы существовали землевладельцы и рабы»³⁰².

И Герцен, продолжает Чичерин, забыл, что точно так же устроены в России общины крепостных крестьян в поместьях и что именно они и стали «первообразом всем общинным учреждениям в России»³⁰³.

Тезис о том, что средневековые поземельные отношения неграмотных крестьян, ментально также живущих в тех временах, не первый век задавленных вотчинно-крепостническим государством, могут соответствовать мечтам, надеждам и чаяниям людей, живущих в самых передовых цивилизованных странах Запада, не выдерживает никакой критики.

Если Герцен желает фактами подтвердить свои социальные взгляды, ему нужно взять общины не крепостные, как в России, а свободные, которые, будучи полностью независимы, обходятся без личной собственности. Подобные общины в изобилии встречаются у дикарей, например, у американских индейцев, у арабов и «негров», и Герцен вполне может указывать на них «как на будущих благодетелей человеческого рода».

Образованы они еще хуже, чем русские крестьяне, или, по терминологии Герцена, «они еще менее испорчены ложным просвещением» и незнакомы с развращающим человека гнетом государства. Иными словами, у них нет «никаких исторических преданий», которые помешали бы им воспринять его «обольстительные теории».

И если Герцену хочется быть до конца честным и последовательным с самим собой, то ему не нужно останавливаться на России: «Идите дальше; представьте нам негра как существо самое неразвитое и самое угнетенное, а потому именно долженствующее возродить человечество, развращенное историческим просвещением»³⁰⁴.

Таким образом, Чичерин переводит прекраснодушные руссоистские рассуждения о преимуществах отсталости в практическую плоскость.