Теорема Столыпина

Дело было произведено революционным образом: употреблен был нравственный террор; человек, осмелившийся поднять голос за интересы помещиков, подвергался насмешкам, клеймился позорным именем крепостника, — а разве у него была привычка поддерживать свое мнение?

Пошла мода на либеральничание: люди, не сочувствовавшие моде, видевшие, что нарушаются их самые близкие интересы, пожимали плечами или втайне яростно скрежетали зубами, но противиться потоку не могли, не смели и молчали. Как бы то ни было, переворот был совершен с обходом самого трудного дела — земельного.

Крестьян наделили землею, заплативши за нее помещикам.

Красные торжествовали: у прежних землевладельцев отняли собственность и поделили между народом, замазавши дело выкупом, но выкуп был насильственный! Глупые славянофилы торжествовали, не понимая, на чью мельницу они подлили воды: им нужно было провести общинное землевладение!

Во многих местах с самого начала уже крестьяне не были довольны наделом, — что же будет с увеличением народонаселения?

Для простого практического смысла крестьян естественное и необходимое решение вопроса представлялось в новом наделе, и они стали его дожидаться как чего-то непременно долженствующего последовать. Стали дожидаться.

… Крестьянин пьянствует и терпит нужду, не имеет, чем уплатить податей; он уже испытал правительственный или революционный способ действия для перемены своей судьбы и надеется, что таким же способом произойдет и новая перемена: правительство, царь нарежет крестьянам еще земли»²¹.

То есть Соловьеву было понятно, что государство само спровоцировало ожидания крестьянами новой прирезки, и, разумеется, он не случайно дважды употребляет эпитет «революционный», характеризуя действия правительства.

Вот, например, что пишет на этот счет Н. Г. Гарин-Михайловский, купивший в 1880-х годах имение в Самарской губернии. Окрестные крестьяне были уверены, что в очень непродолжительном времени вся земля у помещиков будет отобрана и возвращена им, поскольку они — единственные, кто имеет на эту землю законное право. Помещики-то на земле не работают, значит, и права не имеют. И крестьяне истово ждали царского указа об этом к каждому Новому году.

В определенном смысле реформа 1861 г. стала началом пореформенного государственного социализма.

И Александр II, и Александр III официально пытались развеять надежды крестьян на дополнительную прирезку земли, но тщетно — эти мечты дожили до 1917 г. и были реализованы.

С. Ю. Витте, благодаря которому крестьянский вопрос в конце XIX — начале XX вв. был вновь поставлен на повестку дня, писал в 1907 г., что «великий акт» 19 февраля 1861 г. наделил крестьян землей, однако это наделение было принудительным, т. к. помещиков заставили подчиниться самодержавной воле императора.

Само по себе освобождение крестьян «с точки зрения гражданских норм и самосознания не возбуждает никаких принципиальных и политических отрицаний». А вот то, что царь заставил дворян отдать крестьянам свою землю — проблема иного порядка, поскольку «с точки зрения гражданского самосознания, как оно установилось со времен Римской империи», этот акт полностью противоречит «этому самосознанию, принципу свободы и незыблемости собственности».

Разумеется, «можно преклоняться и восторгаться этим актом — это другой вопрос», но нужно четко понимать, что в действительности он является «нарушением принципа собственности, принесением в жертву принципа собственности политическим, может быть, неизбежным, потребностям.

А раз стали на этот путь, естественно было ожидать и последствий сего направления. Но этого не только тогда не понимали, но многие не понимают или не желают понимать и теперь».

А между тем, пишет Витте, подводя итог пореформенному неокрепостничеству, мысли крестьян текут примерно в таком направлении: «Раз ты попечитель, то, если я голодаю, корми меня. На сем основании вошло в систему кормление голодающих и выдающих себя за голодающих.

В сущности, наши налоги в мое время (до войны), сравнительно с налогами других государств, были не только не велики, но малы. Но раз ты меня держишь на уздечке, не даешь свободы труда и лишаешь стимула к труду, то уменьшай налоги — нечем платить.

Раз ты регулируешь землевладение и землепользование так, что мы не можем развивать культуру, делать ее интенсивнее, то давай земли по мере увеличения населения. Земли нет. — Как нет, смотри, сколько ее у царской семьи, у правительства (казенной), у частных владельцев? — Да ведь это земля чужая. — Ну так что же, что чужая. Ведь государь-то самодержавный, неограниченный. Видно, не хочет дворян обижать, или они его опутали. — Да ведь это нарушение права собственности. Собственность священна. — А при Александре II собственность не была священна — захотел и отобрал, да нам дал. Значит, не хочет.

Вот те рассуждения, которых держится крестьянство. Эти рассуждения есть результат самим правительством устроенного их быта, и затем, конечно, они раскалены бессовестным огнем революции»²².