Теорема Столыпина

Количественные результаты обследования оказались настолько благоприятными для реформаторов, что противники преобразований обвиняли ГУЗиЗ в подтасовке фактов. В частности, С. М. Дубровский подверг это издание резкой, но притом совершенно несостоятельной критике.²²⁶ Достоверность данных обследования подтверждается и прямым сопоставлением с материалами монографии участвовавшего в обследовании еще студентом П. Н. Першина «Община и хутора Красноуфимского уезда Пермской губернии» (Пг., 1918) и высокой оценкой репрезентативности источника Бруцкусом.²²⁷ Данные обследования вполне соответствуют той картине обеспечения отдельных районов и губерний Европейской России сельхозтехникой, которая была получена мной при исследовании рынка сельхозмашин и орудий в начале XX в.²²⁸

Но главное — эти материалы не сообщают ничего такого, о чем бы не говорили другие независимые исследования хуторских и отрубных хозяйств в отдельных губерниях[188].

Нас, однако, сейчас интересует прежде всего описание хода реформы журналистом Б. Юрьевским, посетившим ряд обследованных уездов вместе с командами статистиков, результатом чего явилась книга «Возрождение деревни», вышедшая в 1914 г., уже в Петрограде, а не Петербурге, еще до опубликования результатов обследования.

Автор строит свое повествование «частью на личных наблюдениях, частью на беседах с местными крестьянами, земскими агрономами, землеустроителями и другими общественными деятелями». Текст вполне объективный — мы увидим, что Юрьевский далеко не восторженный гимназист и весьма реалистично оценивает увиденное.

Начинает он с Мологского уезда, более или менее типичного для русского Севера «с его еще часто непроходимыми лесными дебрями, многочисленными болотами, скудной подзолистой, суглинистой или супесчаной почвами и крайне запутанными земельными отношениями».

В Ярославской губернии он считался едва ли не самым бедным. В отличие от Рыбинского, Ярославского и Ростовского уездов где, с одной стороны, многочисленные фабрики и заводы, а с другой, широко развитые промыслы давали людям постоянный и приличный заработок, здесь те, кто не шел в отход, занимались исключительно земледелием.

Однако до реформы пашня среди прочих угодий занимала примерно четверть крестьянского надела (при среднем крестьянском наделе в 4 дес. под пашней обыкновенно занято не свыше 0,5–0,75 десятины), а остальное пространство было покрыто мелкой порослью, болотами, частью (вдоль рек) лугами.

Проводить какие-нибудь мелиорации, увеличивать пашню за счет лесных зарослей или болот общинники не решались из-за неуверенности в возможности использовать затраченный труд — все равно при следующем переделе каждый крестьянский двор получит лишь столько угодий, сколько падает по разверстке на один надел. Кому же интересно при таких условиях тратить свой труд, время и деньги на общую пользу?

При этом землепользование из-за преобладания в этом районе однопланных селений крайне запутано. Юридическим владельцем земли является уже не отдельное селение, а иногда 40–50 сел и деревень, разбросанных на десятки верст. В этой сложной общине земля каждого из них раскидана вперемежку с землями остальных селений в 20–30, а нередко и более чем в 100 местах.

Междуселенная чересполосица дополнялась чересполосностью с казенными, церковными и частными землями, при крайне неправильном очертании земельных границ. Иногда на протяжении какой-нибудь версты граница делала по нескольку десятков поворотов, да еще под острыми углами.

Словом, типичная северная сложная община — наследство крепостного права и проведенной впопыхах реформы.

Конечно, было немыслимо вести какое бы то ни было разумное хозяйство в подобной земельной неразберихе, где, в сущности, ни одно селение не знает даже примерно площади своего фактического владения.

«Мало того, что нет расчета увеличивать культурные угодья за счет пустошей, немыслимо и удобрять дальние поля, разбросанные от усадебной оседлости на громадные иногда расстояния. Не поедете же вы с возом навоза за 20–30 верст»²²⁹.

Ярославские крестьяне всегда и смотрели на земледелие, как на подсобный промысел, а расчеты строили на отходе. Во множестве селений лишь в трети дворов были взрослые мужчины. Сельское хозяйство, как часто бывало в Центрально-Промышленном районе, вели женщины или мужчины послабее.

Землеустройство, начавшееся здесь с 1908 г. (время открытия Мологской землеустроительной комиссии), во многом серьезно изменило эту ситуацию.

Оно началось с раздела однопланных селений, уничтожения внешней чересполосицы и проведения необходимых дорог.²³⁰

И только после этого стало возможным личное землеустройство.

На 1 января 1914 года в Мологском уезде было до 2000 хуторов и отрубов, однако обследовались лишь возникшие до 1 января 1911 г., т. е. 444 из них.