Теория четырех движений и всеобщих судеб. Проспект и анонс открытия

Следует отметить, что при существующей беспорядочности любовных нравов женщины добились именно того единственного права, в котором им по существу следовало бы отказать: я имею в виду навязывание мужу ребенка, ему не принадлежащего и носящего на себе явную печать подлинного отца. Таким образом, в том единственном случае, когда женщина подлинно виновна, она пользуется высоким покровительством закона, и в единственном случае, когда мужчина подлинно оскорблен, общественное мнение и закон заодно отягощают нанесенное ему оскорбление. Цивилизованные, подвергая женщину гонениям за получаемые ею наслаждения, в то же время покорно несут иго, принимая плод явной измены, называя его своим именем и оставляя ему наследство вместо того, чтобы отослать его в дом подкидышей. Такова последовательность нашей философии. Мужчины практикуют в браке подлинное братство, общность имущества и детей своих и соседа. Великодушие почтенных цивилизованных мужей станет в будущем предметом бесконечного глумления; эти забавные анекдоты несколько смягчат впечатление от нашей летописи, часто написанной кровью.

Это терпимое отношение мужей к самым сильным обидам прекрасно уживается с общей непоследовательностью в любовных делах. Оно доходит до того, что религия проповедует одно, а театр – прямо противоположное; в храмах внушают верующим отвращение к любовным интригам и наслаждениям, а тут же рядом цирк поощряет в публике жажду наслаждений и обучает ее коварству в делах любви. Выслушав проповедь об уважении к супругу и старшим, молодая женщина час спустя идет в театр, где ее учат обманывать мужа, опекуна или иного аргуса: и неизвестно, какой из этих уроков лучше привьется. Эти вопиющие противоречия проходят красной нитью через весь механизм Цивилизации; трезвый наблюдатель всех этих нелепиц невольно приходит к выводу, что вся Цивилизация есть не что иное, как сумасшедший дом – тем более, что люди знают, что именно послужит источником социального улучшения, и отказываются это использовать. Они прекрасно понимают, что прогрессивный переход от варварства к цивилизации вызван смягчением женского рабства; этот опыт диктует им расширение женских прав, открывающее доступ в шестой период, куда привела бы полная свобода женщины. Итак, путь социального прогресса легок и хорошо известен, и на этот путь ведет отказ от проповедуемой философами системы притеснения женщин. Разве они не понимают, что вечная верность в любви противоречит человеческой природе? Это свойственно лишь единицам того и другого пола, но ни в коем случае не массе; а законодательство, предъявляющее к людям требования, столь несовместимые со страстями, вносит лишь смешную путаницу в понятия и неурядицу в жизненную практику, поскольку общество вынуждено молчаливо мириться с правонарушениями. Не таковы ли результаты системы любовных отношений, господствующей 2,5 тысячелетия? Этот гнет, уходящий корнями во тьму веков, смешон для нашего времени, которое гордится разумом и пониманием сокровенных законов природы.

Если древние философы Греции и Рима игнорировали интересы женщин, этому не приходится удивляться: все эти напыщенные ораторы были горячими приверженцами педерастии, которая находилась в большом почете у древних. Они высмеивали связь с женщиной; эта страсть в их представлении граничила с бесчестием. Законодательство Ликурга[84] побуждало молодых людей к однополой любви; в Спарте ее именовали тропою доблести. Тот же вид любви процветал в республиках и менее суровых; в Фивах был сформирован специальный батальон из юных педерастов, и философы единодушно одобряли эти нравы. Все, от добродетельного Сократа до нежного Анакреона афишировали содомскую любовь и презрение к женщинам, которым отводили второй этаж: они жили затворницами, как в гареме, и были изгнаны из мужского общества.

Эти странные вкусы не привились в новое время; можно только удивляться, что наши философы унаследовали от древних ученых ненависть к женщинам и продолжают притеснять женский пол, ссылаясь на обман, к которому вынуждает женщину тяготеющий над нею гнет; ведь женщине вменяют в преступление любое слово и любую мысль, подсказанную природным инстинктом.