Теория четырех движений и всеобщих судеб. Проспект и анонс открытия

Культ неги прекрасно ужился бы с современной философией; ее экономические системы, сухие и слишком прямо проповедующие стяжание, нуждались в союзе с какой-либо религиозной сектой для одухотворения их сухих заповедей. Политической экономии нужна была красивая маска для сокрытия своего гнусного лика; эта наука внятна лишь карману, ей нужен был союзник, который бы говорил сердцу человеческому; секта, которая возвела бы негу и наслаждения в степень религиозного акта, доказала бы, что любовь к богатству и к удовольствиям вполне уживается с честностью, милосердием и с великодушными страстями. Поскольку корыстолюбию, против которого столь тщетно декламируют, суждено вечно властвовать над сердцами цивилизованных и никакими разумными рассуждениями этой власти ни на миг не ослабить, уж лучше драпировать его цветами, чем забрасывать грязью.

Заметьте, что, говоря о культе насаждений, я в принципе считаю его применимым лишь к классу учтивому и богатому, да еще к нескольким последователям, вербуемым из гущи народа для обслуживания секты, которая не могла бы допустить приобщения низших мещанских слоев до своего прочного обоснования у великих мира. Эта религия развивалась бы путем, прямо противоположным тем суровым культам, которые приходится насаждать в народе раньше, чем распространить на высшие классы; эти классы в наши дни оказываются в рабстве у народа в области религии, и это одна из комических сторон современной Цивилизации.

Придав новому культу характер освежающего отдыха для порядочного общества, франкмасоны охватили бы весь богатый класс. Великие мира жаждут неги и наслаждений; разве могли бы они отказаться от утонченной практики наслаждений в сектах религиозных и воспитанных с составом, отвечающим их вкусам и навербованным из мужчин и женщин?

Средние классы, мелкие буржуа, подметив благосклонное отношение великих мира к этой новой секте, устремились бы в нее, очертя голову, как устремляются ныне во франкмасонские ложи в силу свойственного всем людям сектантского духа и прозелитизма. Можно быть уверенным, что они поддались бы соблазну наслаждений вкупе с сектантским духом и прозелитизмом; это послужило бы канвой для новой религии.

Бесполезно было бы мне возражать, пока я не ознакомил читателя со способами осуществления этого плана. Были верные средства завербовать все, что есть самого благородного в социальном корпусе, и в особенности богатых женщин, эту лучшую опору всякой религии. В числе прочих оплотов у нее оказалась бы и вся категория престарелых людей, которые при осуществлении нового культа пользовались бы его милостями наравне с молодежью, осмеивающей в наши дни их любовь к наслаждениям. Цивилизация, справедливо именуемая войной богатого против бедного, есть в то же время война старого против малого, и я докажу, что обе возрастные группы в равной мере страдают от этой распри, от которой не осталось бы и следа с приобщением людей к культу наслаждений.

Вместо следования этому плану, как повели себя философы в своих нападках на католическую религию? Они неудачно повели на лее лобовую атаку, не уяснив себе предварительно, каковы ее средства сопротивления и не противопоставив им встречных.

Вот где они показали себя подлинными поборниками золотой середины: никогда разум человеческий не порождал ничего столь посредственного, как те две религии, которыми разрешилась философия от бремени к концу XVIII века; я имею в виду Культ Разума[118] и теофилантропию[119], культы воистину жалкие, религии мертворожденные: «Telum imbelle sine ictu»[120].

Никогда ни единая религия не выступала на сцену в обстановке более благоприятной, чем культ разума. Ему не приходилось преодолевать никаких препятствий: объятая ужасом, Франция с закрытыми глазами приняла бы любую религию и конституцию, предлагаемую ей. Какое небывалое преимущество для нового культа – эта возможность сразу утвердиться на территории крупного государства, принудив и друзей и недругов к выполнению своих обрядов! Если бы эта религия мало-мальски соответствовала духу народа или великих мира, она должна была преуспеть, хотя бы благодаря возможности временного эксперимента – шанса, которого не было ни у единого законодателя, ни гражданского, ни религиозного, со времен Ликурга. Видно разум философов идет вразрез с человеческим сердцем, если они потерпели неудачу при столь блестящих шансах. Поставьте в такое положение других новаторов, дайте им возможность временно экспериментировать – и у вас будет религия, вкусив от которой на протяжении года, народы готовы будут отстаивать ее ценою жизни; но это будет культ страсти, а не воздержания.