Теория четырех движений и всеобщих судеб. Проспект и анонс открытия

Теофилантропия предстала в свете наилучших предзнаменований; но это опять-таки был культ золотой середины и умеренности, изменился лишь оттенок; а это претит сердцу человека. Про обе эти религии можно сказать, что одна из них была телом без души, а другая душой без тела.

В первой из них – крикливость без догмата, во второй – духовная безвкусица без какого бы то ни было великолепия. Первая была задумана, пожалуй, более политично; она ошеломляла народ забавной смесью святости и профанации; у нее были свои боги – Марат и Шалье[121]; свои черти – Питт[122] и Кобург[123]; она возбуждала своими гражданскими парадами и гармоническими гимнами с примесью политических памфлетов. Эта религия чаровала зрение и слух, что любо народу, который отдается внешним восприятиям и желает иметь для благоговения нечто материальное, какова богиня разума.

Теофилантропы возвещали бога невидимого, совершенно бесплотного; чем разумнее были их догматы, тем нелепее была их религиозная политика: народ нуждается в ослеплении, а не в просвещении. Всем вашим оракулам разума он предпочтет апокалиптические видения, чудеса, таинства, где он находит пищу и опору для своего слабого рассудка. Коротко говоря, он жаждет культа, который приводил бы его в состояние энтузиазма, помогал бы отрешиться от досадного разума; последний довел бы его до отчаяния, осветив всю безмерность его бедствий – общественных и домашних.

Новая оплошность и в той и в другой религии – отсутствие священнослужителей; народу хочется, чтобы были люди, специально пользующиеся доверием Бога. А теофилантропы зачастую поручали возвещать слово божье адвокату или торговцу; люди не любят слушать проповедь добродетели из таких уст. Тщетно орудуют они своим титулом отца семьи; величайшие на земле негодяи и злодеи тоже были отцами семейств. Притом, разве допустимо, чтобы служители культа обслуживали одновременно и церковь и лавку. Мыслимо ли, чтобы уцелел культ, если нет жрецов, специально посвятивших себя алтарю!

Наши философы проявили жалкую посредственность, создав религию воздержания, а дикий араб Магомет имел огромный успех со своей религией только потому, что он ни в чем не знал меры, во всем доходил до крайности, преувеличения, чудовищных размеров. Какой удар для сторонников воздержания! Нападая на религию католическую, надо было противопоставить ей такую, которая ударилась бы в противоположные крайности; та обожествляла отречение от благ, эта должна была обожествить негу и наслаждения. Магомет не набрел на этот путь: его религия отнюдь не есть культ наслаждений; она сулит кое-какие утехи только мужчинам, отнюдь не женщинам; она не возводит наслаждение на степень религиозного обряда, и наконец, она в корне губит его практикой гарема, который есть могила любви и доступен лишь богачам, тогда как в лоне Цивилизации любой молодой человек приятной наружности умеет обзавестись гаремом из женщин данного города, не неся расходов по их содержанию.

Повторяю, в вопросах религии надо было совершить поворот, а на умеренности далеко не уедешь[124]. Впрочем, пусть философы не дивятся, что я не расписываю подробно религиозного призвания, которое перед ними открывалось, и не было ими опознано; в мои намерения отнюдь не входит обучение их науке, издыхающей одновременно с цивилизацией; я хочу лишь показать им, что она не сумела ориентироваться и спасти себя, создав религию. В древнем мире они пользовались кое-каким влиянием благодаря своему приобщению к жреческой касте; их престиж постепенно падал, по мере того как жреческое служение от них отходило благодаря нарождению католицизма, слишком сурового для сочетания с какой бы то ни было литературной сектой. Таким образом, им надо было пойти тем единственным путем, который был им уже знаком, – маневрировать для своего воссоединения со жреческой кастой или вытеснить ее, изобретя новый культ. Они попытались это сделать, но безуспешно: они не поняли, что нужен культ наслаждений, фундаментом которому могло служить франкмасонство. Такой культ служил бы преддверием к шестому и седьмому периодам, прокладывая путь свободе любовных отношений, которая, возникнув в масонских ложах, скоро распространилась бы на всю Цивилизацию.