Теория Фокса

— Даже не знаю, с чего начать. Куда ни посмотри, везде одно и то же — сплошной обман.

— И всё-таки…

— Хорошо, — Джим вздохнул. — Человеческое общество как самая большая группа хронически нам лжёт. Возьми хотя бы цели, которое оно в нас закладывает. Практически все они фальшивые. Нас с детства инфицируют ложными целями, которые нужны обществу. Не нам, а обществу! Не нам, а группе. Для неё мы — просто собака, радостно бегущая за брошенным мячом. Да мы, собственно, и есть эта собака.

— Собака, бегущая за мячом? — спросил Ли.

— Было время, когда я любил сидеть на пляже и просто смотреть на горизонт. Вокруг выгуливали собак и время от времени бросали им всякие палки или резиновые мячи. Меня всегда поражало то слепое удовольствие, даже счастье, которое это доставляет псу. И ни разу собака не остановилась, не задумалась, на кой чёрт ей этот мяч и вообще, зачем она бежит в этом направлении?

— Автоматическая реакция. Рефлекс. Так устроены собаки. Это нормально.

— Мы ничем не отличаемся. Первый мяч бросают в детском саду… мы ещё и говорить-то толком не умеем, а нам уже внушают: «Ты сейчас всего лишь ребёнок. Подожди, скоро пойдёшь в школу. И ты уже не будешь просто детсадовцем. Ты станешь школьником! Будешь важным человеком, не то что сейчас».

Когда ты попадаешь в школу, всё повторяется: ты узнаёшь, что надо идти в университет. Там и только там ты, наконец, станешь кем-то значимым. Найдёшь свою профессию, станешь счастливым.

В университете снова то же самое: тебе бросают новый мяч и ты узнаёшь, что надо найти работу в крупной компании, лучше всего в банке, ну, или стать доктором или юристом. Вот тогда, тогда ты станешь счастливым!

Затем новый мяч. На этот раз тебе нужно стать вице-президентом. И уж тогда ты точно станешь счастливым и по-настоящему значимым. Только тогда ты будешь успешен. Ведь все, кто ниже, — неудачники, обречённые на жалкое скуление и поддакивание на бесконечных корпоративных заседаниях. И чтобы избежать этой прискорбной участи, ты начинаешь карабкаться по трупам корпоративной лестницы.

— И живёшь нормальной жизнью, — сказал Ли, раскачивая ногой.

— И однажды, лет через пятнадцать, тебя делают вице-президентом. В первый день ты думаешь: «Боже мой, я успешен!» Но потом оглядываешься вокруг и не видишь никакой разницы. Ровным счётом никакой! Тебе дали угловой кабинет. Сквозь стекло, прямо напротив, ты видишь другой, точно такой же кабинет в соседнем небоскрёбе. Когда темнеет, в нём видно точно такого же, успешного и значимого, как и ты. Вы иногда машете друг другу. Большая часть времени проходит в бесконечных встречах, в бессмысленности которых ты постепенно забываешь о мяче. Забываешь, ради чего всё это было. И вот однажды ты придёшь на работу и увидишь шарики повсюду. Опять эти проводы на пенсию… Ты их видел тысячу — они все одинаково ничтожны. Но эти проводы особенные. Знаешь почему?

— И почему? — Ли приподнял бровь.

— Они твои. И вот ты стоишь там, посреди этой комнаты, судорожно сжимая букет и пластиковую награду «Спасибо за 30 лет работы в нашей компании». Растягиваешь губы в улыбке и отвечаешь на вымученные поздравления людей, большую часть которых ты даже не знаешь. А внутри всё кричит: «И это всё?! Это и есть успех?! Что это вообще было? Какова была цель?!» Ты кричишь, потому что больше никто не бросает тебе следующий мяч. Никто больше не говорит тебе, что делать дальше. Больше нечего достигать! Нет больше битв, сражений… Твой кабинет уже отдали другому, а фотографии твоих родных со стола сгребли в картонную коробку для уничтожителя бумаги. Вот она, эта коробка, стоит в углу на полу, у двери. И тут ты слышишь: «Следующий, пожалуйста. Свободная касса!» Тебя списали.

Джим пролил чай.

— Ранее тебе всегда было к чему стремиться. Тебе говорили, что, если будешь много работать, в будущем с тобой случится что-то хорошее. Никогда не говорили, что именно это будет. Но что-то будет! Не может же не быть, да? Перед тобой всегда висела морковка, и ты пытался её схватить. Но теперь, когда успех достигнут и ты наконец прибыл к пункту назначения, морковки больше нет. Нет её! Да и самого пункта назначения тоже нет. И, как оказывается, и не было! Ты сам по себе, и никому нет до тебя дела. Твоим бывшим коллегам не терпится разбрестись по кабинетам и выкинуть тебя из памяти. И скоро — очень скоро — ты обнаруживаешь себя в хосписе, в паллиативном отделении. Ты умираешь, один. Абсолютно один. Сидишь в наклонном кресле, не в состоянии встать, мысли замутнены обезболивающим, и смотришь в потолок. Ждёшь… И вдруг, в самом конце, когда способность ясно мыслить на мгновение возвращается, пробивается через медикаментозный туман, ты кричишь: «Что это было? Вся эта жизнь, к чему она? Зачем?!» Кричишь, потому что понял, что не жил. Но никто тебя не слышит. Ты совсем один… Все умирают в одиночестве… Мы все умираем одни… И только тогда ты поймёшь, что всё это время ты гнался за чужим мячом. Сражался в чужой битве. Но уже ничего не изменить…

— Чужой битве? — спросил Ли.