Теория литературы. Чтение как творчество: учебное пособие

ЭПИГОН – последователь какого-либо направления, лишенный самобытности, способности мыслить и писать независимо, оригинально; подражатель, перепевающий мотивы мастера.

ЭПИГРАММА (дословно с греч. «надпись») – небольшое стихотворение иронического содержания. Е. Баратынский писал:

Оконченная летунья,
Эпиграмма – хохотунья,
Эпиграмма егоза,
Трется, вьется средь народа,
И завидит лишь урода,
Разом вцепится в глаза.

Характерной чертой эпиграммы должны быть краткость, меткость, остроумие:

Виктор Шкловский о Толстом
Сочинил солидный том.
Хорошо, что этот том
В свет не вышел при Толстом.

А. Иванов

ЭПИСТОЛЯРНАЯ ФОРМА ЛИТЕРАТУРЫ (греч. «epistola» – письмо, послание) – используется как в документально-публицистических, так и в художественных жанрах (А. Пушкин «Роман в письмах»; Н. Гоголь «Выбранные места из переписки с друзьями»; Ф. Достоевский «Бедные люди»; И. Бунин «Неизвестный друг»; В. Каверин «Перед зеркалом» и т. п.).

ЭПИТАЛАМА – жанр античной лирики; свадебная песня с пожеланиями новобрачным. В поэзии нового времени встречается редко – В. Тредиаковский, И. Северянин.

ЭПИТАФИЯ – надгробная надпись, иногда в стихах:

Не нужно надписи для камня моего,
Скажите просто здесь: он был и нет его!

К. Батюшков

ЭПОПЕЯ – вид эпоса; большое по объему произведение, отражающее центральные проблемы жизни народа, изображающее основные слои общества подробно, вплоть до деталей быта. В эпопее описываются и переломные моменты жизни нации, и мелочи каждодневного существования персонажей. – О. Бальзак «Человеческая комедия», Л. Н. Толстой «Война и мир» и др.

ЭПОС – 1. Род искусства; способ изображения действительности – объективный показ художником окружающего мира и людей в нем. Эпос предполагает наличие повествовательного начала; 2. Вид народного творчества; большое по объему произведение, содержащее мифы, легенды, сказания: древне-индийский эпос «Рамаяна», финский «Калевала», индейский «Песнь о Гайавате» и др.

ЭССЕ – художественно-публицистическое произведение небольшого объема, содержащее размышления автора, не ограниченные какими-либо композиционными рамками и условиями.

Заключение

В последнее десятилетие происходит воссоединение русской литературы, после 1917 г. оказавшейся раздробленной. Вспомним, что тогда обособились: литература русского зарубежья (И. Бунин, В. Набоков, В. Ходасевич и др.); русская литература, не признанная официально и в СССР не печатавшаяся (М. Булгаков, А. Ахматова, А. Платонов и др.); русская советская литература социалистического реализма (М. Горький, В. Маяковский, А. Фадеев и др.).

В двадцатом веке русские читатели в СССР формировались под прямым идеологическим давлением. До 1989 г. в школах изучалось постановление ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946 г. «О журналах «Звезда» и «Ленинград», в котором содержались глубоко ошибочные, оскорбительные оценки А. Ахматовой, М. Зощенко и других писателей. Эстетические критерии в суждениях об искусстве в этом постановлении, как и во множестве других, ему подобных документах, откровенно подменялись политическими. В результате деформировались самые представления о том, что собственно такое художественная литература.

Процесс восприятия художественных книг протекает с разным эффектом у разных читателей. Чтобы унифицировать его результаты, «стать народа водителем и одновременно народным слугой» (В. Маяковский), писателю пришлось присягнуть на верность государству, отказавшись от внутренней свободы, без которой творческий процесс попросту невозможен.

Книги, «сделанные» в угоду конъюнктуре (их оказалось немало), если и функционировали в обществе, то уже за пределами искусства. Но сплошь и рядом именно они провозглашались эталоном. От большинства же высоких образцов мировой и русской культуры двадцатого века советский читатель был фактически отлучен.

С начала 90-х гг. идут трудные поиски путей преодоления сложившихся за семьдесят лет стереотипов. Появились в печати под видом борьбы с недавними догмами, корежившими естественный ход литературного развития, старенькие идеи, осмеянные еще М. Е. Салтыковым-Щедриным, насчет того, что писатель, дескать, пописывает, а Читатель почитывает, что литература – сама по себе, а человек и общество – сами по себе. С другой стороны, опять муссируется мысль о том, что русский читатель всегда отличался литературоцентристским сознанием, преувеличение же роли словесности в жизни общества ни к чему хорошему еще не приводило.