Теория литературы. Проблемы и результаты

Подробнее. Современная теория культуры серьезно относится к такому несистематическому знанию, порождающему, например, мифические представления о судьбе того или иного народа – его происхождении, перипетиях истории, роковом предназначении. Они особенно распространены с эпохи романтизма, когда сложилась идея нации как коллективного исторического субъекта, и включаются в более общую идеологию, представляющую историю в виде борьбы добрых и злых сил (бога и дьявола, прогресса и реакции, своих и чужих, угнетенных и господствующих классов, коренного населения и инородцев и т. д.): все это смутные образы, определяемые не точным содержанием понятий, а их местом в нарративной конструкции. Такое иллюзорное знание не поддается рационализации, его можно критиковать, но не вести с ним диалог; образцом его разоблачительной критики является книга Р. Барта «Мифологии» (1957). Согласно популярной концепции «постмодерна», сегодня такие «большие нарративы» приходят в упадок и сменяются разнообразием мелких, не связанных между собой идеологических «рассказов»[356].

В русской нарратологии вместо термина «история» часто употребляется слово «сюжет», трудно переводимое на иностранные языки, хоть и заимствованное из французского. По-французски sujet – это просто тема, то, что излагается в повествовании, в неповествовательном тексте или даже изображается в невербальном произведении. Сюжет есть у картины, у трактата, а также и у романа или поэмы. Эти значения возможны и у русского слова, но в терминологическом употреблении оно получило более узкий смысл повествовательной структуры; отсюда выражение «бессюжетный (=неповествовательный) текст». Не всякие следующие одно за другим события образуют сюжет, они должны вытекать одно из другого как следствия из причин и / или оцениваться как проявления общих противоборствующих начал (например, деяния положительного героя и происки отрицательного).

В фольклористике различают кумулятивные и циклические сюжеты. Кумулятивный сюжет – это нанизывание однородных приключений без связывающего их закономерного развития, как в бытовой комической сказке, а циклический сюжет (не путать с циклизацией ряда текстов) – это связная история нарушения и восстановления равновесия, как в волшебной сказке. Структура литературного сюжета тоже может моделировать повторяющуюся ситуацию, где персонажи постоянно, в принципе бесконечно разыгрывают одни и те же роли, а может – конечную последовательность событий, вытекающих одно из другого и приводящих к финалу, иногда катастрофическому. Леонид Пинский называл первый тип сюжетом-ситуацией (пример – «Дон Кихот»), а второй – сюжетом-фабулой (пример – «Гамлет»)[357]. Они соответствуют двум измерениям повествовательной конструкции: структуре событий и структуре персонажей и их функций. Сюжет-фабула интегрирован горизонтально, переживается как «биография» или «судьба» героев, а сюжет-ситуация – вертикально, как варьирование одной парадигмы, которую часто можно резюмировать каким-нибудь поучительным изречением наподобие пословицы или басенной морали; например, большинство приключений Дон Кихота иллюстрируют фольклорную по происхождению максиму, увековеченную в стихах Маршака: «Что ни делает дурак, все он делает не так».

Эти два измерения повествовательной конструкции породили два конкурирующих подхода к описанию сюжета – риторический и реалистический[358]. Риторическое описание дедуктивно, идет от повествования как целого к отдельным событиям, а реалистическое индуктивно – от отдельных событий к повествованию как целому. В первом случае исходным является понятие о языке, во втором – понятие события как факта человеческого опыта. Основателем реалистической нарратологии в России был Александр Веселовский, который рассматривал сюжет как «комплекс мотивов», а мотив определял как «простейшую повествовательную единицу, образно ответившую на разные запросы первобытного ума или бытового наблюдения»[359]; это значит, что мотив-событие первичнее сюжета-структуры. Такая концепция, предполагающая внешнюю (хотя бы вымышленную) «реальность», которая отражается в искусстве, до сих пор влиятельна в русской теории литературы, в отличие от других научных традиций.