Теория литературы. Проблемы и результаты

Попытку выработать синтетическую теорию повествования, объединяющую оба его аспекта, выделенные Проппом, и вместе с тем специфичную именно для вербальных повествовательных текстов, предпринял Ролан Барт в уже упоминавшейся выше статье «Введение в структурный анализ повествовательных текстов» (1966). Следуя пожеланиям Леви-Стросса, высказанным в его статье о «Морфологии сказки» Проппа, Барт связывает нарратологию с семантикой текста и с теорией «письма». Для этого он разграничивает в синтагматической протяженности текста два рода сегментов – функции и индексы, первые из которых значимы для хода повествования, а вторые нет и потому обычно отбрасываются при резюмировании «истории» (фабулы)[381]. Функциями являются сообщения о событиях, а индексы – это описания персонажей, пейзажей, рассуждения автора и т. п., которые лишь помогают понимать события, но сами говорят не о них. В свою очередь, функции разделяются на два вида – кардинальные, или ядерные, функции и функции-катализы, то есть промежуточные, прокладочные (термин Л. Ельмслева): первыми описывается решительный шаг героя, меняющий сюжетную ситуацию (убийство старухи Раскольниковым), вторыми – подготовка к нему, подробности действия (добывание топора, хождение на «пробу» и т. д.). Функции образуют «сюжетную канву» текста (от фр. trame narrative), что-то вроде беньяминовского чистого рассказа, но в отсутствие собственно рассказчика; напротив, в индексах содержатся разного рода мотивировки и интерпретации событий. Эти два класса элементов тяготеют к уже знакомым нам двум осям повествования, горизонтальной и вертикальной: «Функции предполагают наличие метонимических, а Индексы – метафорических отношений; первые охватывают функциональный класс, определяемый понятием „делать“, а вторые – понятием „быть“»[382]. На деле, однако, нарезать текст на сегменты разной природы не так-то легко: сообщение о мотивах и обстоятельствах действия может совмещаться с сообщением о самом действии, например скрываться в коннотациях глагола. Жерар Женетт приводит две фразы: «Человек подошел к столу и взял нож» и «Человек подошел к столу и схватил нож»[383]. Замененное слово обозначает нарративную функцию, рассказывает о действии (в более точных терминах Барта, это катализ: следствие какого-то события или же подступ к нему), но кроме того оно еще и описывает жест персонажа, то есть служит знаком-индексом, характеризующим его душевное состояние; а последнее, в свою очередь, предвосхищает дальнейший ход событий – если нож просто «взяли», то скорее всего будут использовать, скажем, за едой, а если «схватили», то можно уже ожидать поножовщины. Два измерения повествовательной конструкции – действие и смысл – часто накладываются друг на друга, между ними нельзя провести точные синтагматические границы, и данное затруднение встречается постоянно.

Это заставило Барта пересмотреть свою теорию в книге «S / Z» (1970). В классическом «тексте для чтения» (о значении термина см. § 17) он выделяет пять кодов, элементы которых накладываются друг на друга и образуют контрапункт; в отличие от бахтинской «полифонии», здесь нет лично определенных голосов, а лишь обобщенные «партии». Только один из этих кодов является собственно нарративным – это «голос Эмпирии» (акциональный, проэретический), сообщающий о действиях. Второй код – «голос Личности» (семический), с помощью которого обозначаются человеческие характеры и состояния. Третий код – «голос Истины» (герменевтический): читателю, а иногда и герою, задается некоторая загадка – например, заголовком произведения, – которая постепенно находит себе разгадку. Четвертый код – «голос Знания» (гномический, культурный), он соотносит текст с общепринятым, диффузным и непроверяемым знанием, которое служит предметом веры и которое должны разделять все участники сообщества. Последний, пятый код – «голос Символа», символический код в лакановском значении термина «символическое»[384]; реально он отсылает к мотивам экзистенциального порядка, знаменующим незавершенность и неполноту человеческой личности: человек смертен, ограничен своим полом и вынужден искать свою другую «половину», его в ущербном, неадекватном виде заменяет образная репрезентация и т. п. Все эти коды связаны между собой отношением коннотации: единицы одного кода коннотируют единицы других; при этом снимается жесткое деление на функции (элементы акционального кода) и индексы (распределяющиеся по четырем остальным кодам), а формы их взаимодействия нестабильны, текст развивается как неупорядоченный процесс «письма».