Теория литературы. Проблемы и результаты

…то, что я здесь называю модальность и залог, то есть вопрос каков тот персонаж, чья точка зрения направляет нарративную перспективу? и совершенно другой вопрос: кто повествователь? – или, говоря короче ‹…› вопрос кто видит? и вопрос кто говорит?[386]

Современная литература часто играет на несовпадении этих двух аспектов: излагает факты, известные одному из персонажей, но от лица не самого этого персонажа, а автора / рассказчика; или, наоборот, от лица персонажа сообщает больше, чем он мог знать по обстоятельствам фабулы. Такую повествовательную фигуру – зазор между формально обозначенным источником речи и объемом сообщаемой информации – Женетт и называет фокализацией. Она может быть нулевой (события вполне и равномерно охватываются взором всеведущего автора-бога: таков преимущественный режим классического повествования) или положительной, где различаются три варианта: фокализация на герое (события излагаются постольку, поскольку о них знает и узнает некоторый персонаж: так построен роман тайн, детектив), фокализация на авторе (но на не-всезнающем авторе: ему не известна, например, внутренняя жизнь персонажей, он описывает только их внешние жесты; такое повествование называется бихевиористским, оно часто встречается, например, у Хемингуэя) и смешанная фокализация (смены «точки зрения» при неизменной персоне рассказчика). Развивая идеи Женетта, но и возвращаясь к антропоморфному пониманию «точки зрения», Мике Бал предложила ввести дополнительную категорию фокализаторов[387], то есть эксплицитных или имплицитных «лиц», которые не обязательно являются актантами и персонажами рассказа, но модулируют каждый по-своему перспективу его повествовательных сообщений, круг сообщаемой информации. По-видимому, фокализатор – его еще можно назвать «имплицитным персонажем», по аналогии с «имплицитным автором» (см. § 11), – определяется уже не только своей информированностью о событиях, но и своими ценностными установками, неявными оценками этих событий; здесь нарратология смыкается с теорией диалогического дискурса (как ее строил, например, Бахтин), в котором взаимодействуют разные личностные сознания.

Залог, по Женетту, – категория, характеризующая вовлеченность субъекта высказывания (а не субъекта действия) в его содержание. В зависимости от того, участвовал или нет рассказчик в излагаемых делах, различаются гомодиегетическое и гетеродиегетическое повествование. Событием одного рассказа может быть рассказ о других событиях, и эти встроенные друг в друга рассказы образуют (как в «Тысяче и одной ночи») ряд метадиегетических уровней. Согласно М. Бал, вставное повествование может рассматриваться даже как актант в структуре обрамляющего рассказа: так, рассказ Шехерезады, препятствуя ее казни, является актантом – помощником героини – в рассказе о ней и ее муже-султане[388]. Наконец, различие гомодиегетического и гетеродиегетического рассказа может эффектно нарушаться (рассказчик вторгается в собственный вымысел, или же герой этого вымысла начинает взаимодействовать с рассказчиком): такая фигура, нередко применяемая в литературе, называется металепсисом (см. подробнее ниже, § 36).

Нарратология Женетта, как и структуральная поэтика в целом, стремится редуцировать темпоральность рассказа, даже когда трактует о фигурах повествовательного времени. Она фактически вырабатывает пространственные схемы, позволяющие заменить необратимость переживаемого времени обратимостью времени внешнего, объективированного (Анри Бергсон называл его собственно «временем», в отличие от переживаемой «длительности»), допускающего пермутацию прошлого и будущего. Линейное «человеческое время» экзистенциального опыта[389] перекомпоновывается фигурами времени, разбивается на перспективы разных фокализаторов фигурами модальности, выстраивается в многоуровневую пространственную конструкцию фигурами залога. Разумеется, все эти фигуры придуманы не теоретиками, их изобрели и применяют сами писатели, но структуральная поэтика сделала их своей методологической основой. Переживаемое время образует слепую точку структуральной нарратологии: дело не в том, что Пропп, Греймас или Женетт сводят многообразные повествования к общему инварианту, – такой генерализацией занимается любая наука, – а в том, что эти повествования, по определению передающие опыт развития событий, рассматриваются только как тексты, неподвижные словесные комплексы, извлеченные из событийной цепи и расположенные между событием сюжетного действия и событием читательского восприятия.