Теория литературы. Проблемы и результаты

Конечно, мой язык никого не убивает. И все же, когда я говорю «эта женщина», в моем языке возвещается и уже присутствует реальная смерть; мой язык хочет сказать, что вот этот человек, находящийся здесь, может быть отделен от себя самого, исторгнут из своего существования и присутствия и внезапно погружен в небытие, где ни существования, ни присутствия нет; в моем языке по самой его сути выражается возможность такого уничтожения; он в каждый момент недвусмысленно намекает на подобного рода событие. Мой язык никого не убивает. Но если бы эта женщина не могла в действительности умереть, если бы ей в жизни ежеминутно не грозила смерть, связанная и соединенная с нею сущностной связью, – тогда бы и я не смог осуществить то идеальное отрицание, то отсроченное убийство, каким является мой язык[395].

Наконец, сходную интуицию развивал и Ролан Барт в уже цитировавшейся выше (§ 23) главе из книги «Нулевая степень письма», имея в виду поэзию сюрреалистического типа:

Ослепительная вспышка поэтического слова утверждает объект как абсолют; Природа превращается в последовательность вертикальных линий, а предметы со всеми своими возможностями вдруг поднимаются в рост: как одинокие вехи высятся они в опустошенном и потому жутком мире. Эти слова-объекты, лишенные всяких связей, но наделенные неистовой взрывчатой силой, слова, сотрясаемые чисто механической дрожью, которая таинственным образом передается соседнему слову, но тут же и глохнет, – эти поэтические слова не признают человека: наша современность не знает понятия поэтического гуманизма – эта вздыбившаяся речь способна наводить только ужас, ибо ее цель не в том, чтобы связать человека с другими людьми, а в том, чтобы явить ему самые обесчеловеченные образы Природы – в виде небес, ада, святости, детства, безумия, наготы материального мира и т. п.[396]

Приведенный выше пассаж из Барта, при всей метафоричности используемых в нем выражений, показывает, что есть и чего нет в современном поэтическом языке. Этот язык не игнорирует отдельные «предметы» реального мира, но он лишает их «связей» друг с другом, отрывает от синтаксиса и представляет обозначающие их слова «вздыбившимися», «как одинокие вехи». Такой мир утрачивает связность – а следовательно, как раз и перестает быть целостным миром, данным сознанию субъекта; поэтому и сам человек утрачивает в нем связи с другими людьми и одиноко встречается с «обесчеловеченными образами Природы». Отрицанию подвергается не предметность мира, а его структурность и очеловеченность. Реальность в таком языке может переживаться только как бесконечное отсрочивание встречи с нею; Жак Деррида называл это différance – различение-отсрочивание; словно в апофатической теологии, нам намекают на присутствие чего-то такого, что никогда не бывает явлено. Пользуясь (в измененном смысле) заглавным термином книги Барта, это можно назвать «нулевой степенью» референции: она присутствует лишь в форме собственного значимого отсутствия, ускользания.