Теория литературы. Проблемы и результаты

Онтологическая неполнота вымышленного мира проявляется в повествовательной литературе, вопреки нарративной иллюзии, будто этот мир слагается из причинно-следственных цепочек (см. § 30). На самом деле, как показал Томас Павел, здесь не действует закон логического следствия, то есть импликации вымышленного факта не принадлежат миру, где фигурирует сам этот факт. Известно, что Бальзак сознательно ставил себе задачу создать в своих романах целостный мир, аналогичный реальному; и вот, например, в этом мире есть вымышленный персонаж Вотрен – но нет и никогда не было его предков, хотя по идее их существование вытекает из его собственного[405]. Это можно объяснить так: при попытке проследить родословную Вотрена она рано или поздно неизбежно пришла бы в конфликт с реальным устройством мира: скажем, выяснилось бы, что на месте и во время предполагаемого предка Вотрена жил какой-то другой человек, у которого были другие потомки. Возможный мир бальзаковских романов непротиворечив лишь постольку, поскольку никто не пытается проделывать такие разыскания. Указанный Павелом фикциональный парадокс оставался неявным у Бальзака, но он обнажен и усугублен в распространенных сегодня контрфактических (или контрафактуальных) литературных повествованиях, где в более или менее игровых целях излагаются события, открыто противоречащие известным историческим данным, – причем противоречащие сами по себе, а не только по своим отдаленным импликациям. У Бальзака бывший каторжник Вотрен дослужился до начальника полиции, что уже само по себе было контрфактическим сообщением, но проверить его могли не все, да и сам автор упомянул его лишь кратко в самом конце романа «Блеск и нищета куртизанок»; в современном же «альтернативно-историческом» романе Вотрен мог бы сделаться хоть императором вместо или под именем Наполеона III (причем уже после смерти придумавшего его Бальзака)…

Итак, в отличие от повествовательной dianoia, которая включает в себя множество подразумеваемых смыслов, фикциональный mythos содержит только то, о чем прямо сказано в тексте, никакие домыслы и имплицитные выводы здесь неуместны. В этом отношении теория фикционального мира противоречит теории фикционального объекта, который, согласно Роману Ингардену (см. § 15), восстанавливается в воображении читателя из схематических черт, упомянутых в тексте. Разные авторы и культурные эпохи по-разному относятся к неполноте вымышленного мира:

В периоды, мирно наслаждающиеся стабильной картиной мира, его неполноту, разумеется, сводят к минимуму ‹…›. Зато переходные и конфликтные эпохи стремятся, напротив, максимизировать неполноту фикциональных текстов, которые теперь считаются отражающими черты разорванного мира[406].

Возможный мир художественного вымысла должен быть, с одной стороны, относительно абстрактным, прореженным по сравнению с миром реальным; с другой стороны, он должен сообщаться с этим реальным миром – иначе он просто не будет осознаваться в качестве мира, подобно тому как заумную фразу, составленную из одних лишь новых слов, невозможно понять. У двух миров должны быть общие элементы: персонажи (например, некоторые герои в историческом романе – хотя обычно не все), вещи (бытовая обстановка), места (например, парижские улицы в романах Бальзака), обычаи и типичные поступки и т. д. Мир какого-нибудь фэнтези будет сообщаться с реальным миром хотя бы тем, что в нем сражаются на таких же мечах, какие хранятся в наших реальных музеях. Таким образом, фикциональный мир, исследуемый средствами логики и аналитической философии, – не то же самое, что модель действительного мира, как иногда определяют его в семиотике. Он не метафорически «отражает» или «отображает» реальный мир, а метонимически смежен с ним; два мира связаны между собой отношением не сходства, а соположения, точнее говоря, частичного взаимоналожения; множества их элементов пересекаются.