В современной литературе эта двойственная природа сюжета проявляется в ценностной иерархии повествовательных произведений. Дидактическая литература, включая, например, соцреализм, требует от читателя извлекать из рассказа «идейное содержание» – «мораль» в широком смысле слова; развлекательная литература предлагает лишь следить за развитием интриги (таков ее mythos, который в данном случае далеко расходится со значением нашего современного слова «миф»); наконец, наиболее высокие образцы нарративной литературы сохраняют колебание между этими двумя способами организации. Из бесконечного текста-мифа невозможно делать завершенные выводы, dianoia образуется лишь в тексте, имеющем начало и конец, но внутри него некоторые приемы позволяют сохранить сходство с циклическим текстом мифологического типа. Таков, например, личностный параллелизм героев при их идеологической противопоставленности: они непохожи друг на друга, но движутся параллельными курсами, решают сходные проблемы. Например, в романах Достоевского вокруг Раскольникова роится несколько персонажей-спутников, а одна «гамлетовская» фигура проблемного героя-наследника разделяется на четырех братьев Карамазовых. В современном повествовательном тексте создается смешанная структура – не чисто кумулятивная, но и не собственно мифическая, в ней есть открытая цикличность и взаимоналожение действующих лиц, но также и завершенное развитие событий, стремящихся к финалу.
§ 32. Нарративные структуры и фигуры
Разным аспектам повествования соответствуют разные методы его технического анализа.
Нарратология
сложилась как специальная дисциплина в 1970–1980-е годы. Она повела углубленное исследование повествовательных текстов, принимая во внимание семантику, а не только форму текста, но при этом воспроизвела двойственность исследовательской программы, сложившейся в России еще в 1920-х годах, когда в качестве моделей повествования конкурировали формалистская теория сюжета / фабулы и морфология волшебной сказки Владимира Проппа. Первая концепция возникла в ходе теоретической рефлексии над литературой, вторая – в результате эмпирического описания большого, но сознательно ограниченного корпуса однородных фольклорных текстов (русских волшебных сказок). Теория сюжета / фабулы в принципе описывает бесконечный текст: главная работа сюжета по отношению к фабуле – перестановка эпизодов, не зависящая от того, есть ли у текста начало и конец. Это чисто формальная работа, которая сама по себе не требует от читателя понимать общий смысл текста. Напротив того, теория Проппа относится к конечным текстам – закрыт не только их корпус, но и каждый из текстов в отдельности. Сюжеты всех русских волшебных сказок сводятся к 7 обобщенным действующим лицам (вредитель, даритель, помощник и т. д.) и к 31 повествовательной «функции» – обобщенным событиям, определяемым через их отношение к другим событиям (испытание героя дарителем, получение им волшебного средства или помощника, его борьба с вредителем-антагонистом и т. д.) и независимым от природы и характера конкретных действующих лиц: «Постоянными, устойчивыми элементами сказки служат функции действующих лиц, независимо от того, кем и как они выполняются»[374]. Парадигматически сказочный сюжет описывается как набор абстрактных dramatis personae, а синтагматически – как закрытая фраза с фиксированным порядком членов: возможны пропуски и повторы функций (например, три испытания героя), но не их перестановки. Строя свою грамматику сказочного сюжета, Пропп не задавался вопросом о его семантике; лишь много позже, в книге «Исторические корни волшебной сказки» (1946), он дал этому сюжету антропологическое объяснение, связав его с обрядом инициации.