Теория литературы. Проблемы и результаты

Одной из его форм является рефлекторный мимесис, бессознательно-телесное взаимоподражание, свойственное различным живым существам, включая людей; всем известна, например, физиологическая заразительность чихания или зевания, когда тело конвульсивно, вне контроля со стороны субъекта отзывается на реакции других тел. Литература использует такой мимесис в эффектах комизма, когда текст сам по себе может и не иметь конвульсивной природы, но в него встроен механизм, стимулирующий смеховые конвульсии у читателя. Сюда же относятся различные формы речевого подражания, связанные с дыханием, мимикой и другими телесными процессами и служащие не для выражения смысла, а, наоборот, для его торможения и подавления. Классический анализ такого текстуально-миметического эффекта дал Борис Эйхенбаум в статье «Как сделана „Шинель“ Гоголя»: гоголевский сказ заставляет читателя физически пережить неловкую, запинающуюся речь рассказчика, побуждающую внутренне имитировать себя, вызывающую аналогичные артикуляционные процессы. Нам предлагается не понимать, но проговаривать такой сказ, воспроизводить его «систему разнообразных мимико-артикуляционных жестов»[429].

В современной науке опыты анализа такого конвульсивно-телесного мимесиса предпринимал Михаил Ямпольский[430]; а Валерий Подорога расширил его исследование в двухтомной книге о художественной литературе, которая так и называется «Мимесис»[431]. Он различает несколько видов мимесиса, один из которых («внешний» мимесис) покрывается нашими категориями вымысла и правдоподобия, а другой («межпроизведенческий» мимесис) соответствует рассмотренному выше мимесису слов. Наиболее оригинален мимесис «внутрипроизведенческий», под которым понимается формотворческая деятельность, осуществляемая в литературном произведении и, как показывают конкретные разборы Подороги, моделируемая по образцу того или иного телесного, психофизиологического опыта. Это особенно сказывается на перцептивной структуре произведения – на том, как моделируется в нем восприятие вещей, пространства и времени. Например, в описаниях Гоголя имитируется опыт скошенного, нестереоскопического зрения, в повествовательном ритме романов Достоевского – темпоральный опыт эпилептических припадков, с их напряженным ожиданием и страхом утратить память, связное переживание времени. От такого психомимемиса можно перейти и к текстуальному моделированию экзистенциальных ситуаций (например, двойничества), где нет собственно физиологического опыта, но также ставится под вопрос единичность и целостность субъекта, дестабилизируются его отношения с объективным миром. Сходные миметические процессы встречаются не только в русской «экспериментальной» литературе, к которой В. Подорога относит Гоголя, Достоевского и некоторых писателей-модернистов XX века, но и у многих других авторов – например, в текстуальной имитации оргазма и агонии (Флобер), обморока (Батай).

Исследования телесного мимесиса в литературе заставляют поставить вопрос о том, кому, собственно, идет здесь подражание, кому принадлежит то тело, чьи перцептивные, моторные, нервные и прочие процессы имитируются структурой текста. Оно не совпадает с «клиническим» телом писателя (хотя некоторые черты последнего, например болезни, могут проецироваться на текст), но оно и не обязательно принадлежит тому или иному сюжетно определенному персонажу; это «ничье», виртуальное тело, образуемое разрозненными текстуальными элементами, которые могут отсылать к разным лицам (автору, рассказчикам, персонажам); такие не привязанные к конкретному объекту фигуры художественного восприятия Жиль Делёз назвал перцептами[432]. В конечном счете текст в целом подобен живому, подвижному телу, и в возможности такого мимесиса заключена многообещающая проблема, к которой еще только подступается наука о литературе.

§ 36. Герой как миметическая фигура