Теория литературы. Проблемы и результаты

В связи с проблемой мимесиса, а не ранее, уместно рассмотреть и проблему героя. Литературный герой по природе своей отличен от автора и читателя, так как существует только в тексте, а не в реальности (у него могут быть реальные прототипы, но не обязательно). Не менее важно, что он отличается от персонажа: герой – миметический элемент произведения, тогда как персонаж – структурно-семиотический элемент. Персонаж составляет часть художественного построения, которую можно «читать» отстраненно, аналитически разлагать как знаковый объект; например, в нарратологии актанты и актеры суть разные аспекты персонажа. Если же некоторый персонаж является героем, это предполагает другой режим восприятия, заставляющий нас соотносить с ним самих себя, требующий положительной или отрицательной самоидентификации; герои вызывают сочувствие, восхищение или отвращение – иногда даже все эти чувства сразу. Идентификация читателя с литературным героем может доходить до обратного мимесиса – подражания герою в жизни (этот феномен исследуется в поэтике бытового поведения – см. § 10). Миметический потенциал героя косвенно подтверждается традицией русской критики, согласно которой именно литературный герой считается привилегированным примером «художественного образа», а цель искусства видят в исследовании его «характера».

Отношения автора / читателя с персонажем и героем опосредованы словами, оформлены языком, на котором написан текст, но способ этого опосредования различен; его можно описывать либо через игру знаковых кодов (в перспективе персонажа), либо через диалогические конструкции (в перспективе героя).

Подробнее. Эти две перспективы скрещиваются в феномене фантастики. На первый взгляд, проблема фантастики относится к онтологическому аспекту литературной референции, к вопросу о художественном вымысле; действительно, современную научную фантастику можно трактовать как создание вымышленных, иногда даже прямо контрфактических миров, однако в большинстве языков этот род литературы не называется словом «фантастика»: по-английски, например, это science fiction, «научный вымысел». Здесь же мы имеем в виду более узко определенное литературное явление, возникшее в эпоху романтизма, одновременно с переходом от классического правдоподобия к современной поэтике референциальной иллюзии.

В отличие от обычного языка, в литературной терминологии фантастика определяется как противоположность не реальности, а условности; по словам Юрия Лотмана, она «реализуется в тексте как нарушение принятой в нем меры условности»[433], то есть фантастика в таком значении – это особый знаковый эффект, или нарративная фигура. Таким определением хорошо описываются «чудесные» события, образующие выделенные аномальные точки в правдоподобии текста (см. § 34); но оно будет недостаточным для описания романтической фантастики – в романах ужасов, в новеллах о необычайных происшествиях, где реализуется более сложный эффект: не просто чудо, но в мире, где чудес быть не должно. Эту невозможность чуда нельзя обосновать семиотически или риторически: в самом деле, любую риторическую фигуру можно (и нужно) редуцировать, а в сложной семиотической структуре текста всегда найдется какой-нибудь код (например, мифологический), которым будет объяснено самое невероятное происшествие.

Именно коллизией разных семиотических систем объясняет этот эффект фантастики Цветан Тодоров. Фантастика романтического типа, по его определению, характеризуется «двойственным восприятием событий со стороны читателя»[434], которое запрограммировано структурой текста. Читатель получает от текста двусмысленную информацию: ему дают понять, что перед ним правдивое (а не условно-аллегорическое) повествование, подчиненное данным житейского опыта, но по некоторым указаниям ему приходится сделать вывод, что в этом мире случаются противоречащие этому опыту сверхъестественные происшествия. Тодоров отмечает, что «такие же колебания может испытывать и персонаж», однако это последнее условие «может оказаться невыполненным»[435]. Действительно, герой фантастического рассказа иногда напряженно гадает, имеет ли он дело с чудом или же со случайным стечением обстоятельств, иллюзией и т. д.; но он может и не переживать никаких сомнений, быть непреклонным рационалистом или, наоборот, безоглядным визионером.