Теория литературы. Проблемы и результаты

Эволюционные отношения могут мыслиться по-разному: как собственно наследование и как борьба за выживание.

Филиационную модель эволюции как наследования трудно датировать в истории: скорее всего, ее истоки лежат еще в традиционном преподавании риторики, откуда она и перешла в историю литературы. Согласно ей, новые авторы получают наследие, традицию от старых и развивают ее далее («передача лиры», передача первенства и т. д.); акцент делается на преемственности и непрерывности отношений между старыми и новыми писателями. Однако эта мирная картина осложняется конфликтами, которые признают даже критики, приверженные идеям традиции и классики. Так, Томас Стернз Элиот хоть и отстаивал классицизм и утверждал необходимость традиции для нового творчества, но отмечал, что эта традиция принуждает писателя-неофита отрекаться от себя: «Движение художника – это постепенное и непрерывное самопожертвование, постепенное и непрерывное исчезновение его индивидуальности»[456]. Наследие прошлого не только питает, но и подавляет художника; в то же время с каждым новым художественным свершением само это наследие делается иным: прибавление новых текстов меняет не только объем, но и состав традиции, и в этом смысле «прошлое точно так же видоизменяется под воздействием настоящего, как настоящее испытывает направляющее воздействие прошлого»[457].

Конфликтность отношений между писателем и традицией еще более заостряет Харольд Блум. В основе его концепции – психоанализ, и автор не просто выделяет абстрактные схемы отношений между старым и новым писателем, но и показывает, как они проявляются непосредственно в текстах. Поэмы, утверждает он, пишутся не о внешних предметах и не о себе самих – они пишутся о других поэмах: «Значением стихотворения может быть только другое стихотворение»[458]. В тексте мы прочитываем сложные отношения автора с теми, кому он наследует. Эти отношения толкуются, вслед за Фрейдом, по схеме эдиповского конфликта: отец-предшественник является для сына-последователя идеалом для подражания, но одновременно и соперником; он дает новому поэту сразу два противоречивых указания: «Делай как я» (пиши, следуя моему примеру) и «Не смей делать как я» (подражание тебя погубит). Психолог и антрополог Грегори Бейтсон в работах 1950–1960-х годов назвал такую ситуацию «двойным принуждением» или «двойным посланием» (double bind)[459]. Новый поэт восхищается творчеством предшественника, но понимает, что должен найти способ не поддаться влиянию, для чего служат приемы продуктивных творческих ошибок (misreading, misprision). Блум классифицирует такие жесты сближения / отмежевания, уподобляя их фигурам речи, то есть поэтический текст оформляет экзистенциальный опыт автора в виде тропов: иронии, синекдохи, метонимии, гиперболы, метафоры, металепсиса (не путать с женеттовским, нарратологическим пониманием этого термина!).

Подробнее. В одном тексте, образуя «карту превратного чтения», могут последовательно сменять друг друга все шесть фигур: синтагматика текста воспроизводит этапы отношений писателя со своим предшественником. Поэт одновременно и осуществляет эти отношения в жизни, и рефлектирует их в содержании текста, превращая текст в автометатекст, самоописание авторского творчества (см. § 5); по Блуму, это происходит прежде всего на уровне тематики, а не формы, и анализ стихов сводится у него к толкованию тематических мотивов. Так, в начале поэмы Роберта Браунинга «Чайльд Роланд» (или «Роланд до Замка Черного дошел») рыцарь направлен по ложному пути неким стариком: это фигура иронии – отступление от верного пути; дальнейший путь рыцаря представляет собой поиск замка, то есть его синекдоху, фрагментарно обрисованный пейзаж – метонимию, взгляд героя на возвышенный горный ландшафт – гиперболу, искомый Черный Замок – метафору единения с идеалом, а воспоминания героя о других рыцарях, стремившихся к той же цели, – металептическое возвращение предшественников поэта. Все эти фигуры, объясняет Блум, выражают разные модальности отношения Браунинга к своему великому предшественнику Шелли, и со всеми ними ассоциируется мотив неудачи, выражающий неспособность поэта окончательно преодолеть «страх влияния» с его стороны[460].

Таким образом, текст интересует Харольда Блума как арена противоборства не двух традиций или систем, а двух лиц; для каждого текста можно установить если не одного, то нескольких авторов, от влияния которых отбивается поэт. В принципе эта модель эволюции не специфична для литературы и даже для искусства в целом: так развиваются отношения предшественников и преемников на любом поприще, и оригинальность теории Блума лишь в использовании поэтического текста как особого тематического материала для психоанализа.