Теория литературы. Проблемы и результаты

Индивидуальный читатель обычно не переживает в собственном опыте историю чтения: можно говорить об «истории» восприятия им отдельных произведений, но не закономерной смены его форм. Зато исторический характер носят формы читательского поведения, не являющиеся собственно чтением: акты чествования или, наоборот, посрамления писателей (они, правда, более характерны не для литературы, а для зрелищных искусств – например, в театре автора пьесы могут встретить овацией, а могут и освистать), деятельность читательских клубов, фан-сообществ и т. д. На формы и навыки восприятия художественной словесности влияет историческая эволюция ее материальных носителей: слушание устных текстов отличается от собственно чтения текстов письменных, рукописный свиток или кодекс читаются иначе, чем печатная книга, журнал или газета с романом-фельетоном; сегодня мы присутствуем при массовой замене бумажных изданий электронными. Существенны и другие исторические перемены в техническом обращении с текстами: например, переход от чтения вслух к «глазному» чтению (по сообщению блаженного Августина, первым человеком, начавшим читать книги «про себя», не проговаривая вслух, был в IV веке его наставник Амвросий Медиоланский) или возникновение и эволюция публичных библиотек, позволяющих не приобретать книги, а брать их на время. Все это ценный материал для внешней, не-текстуальной истории чтения[471].

Но историю чтения можно изучать и во внутреннем аспекте, как умственную работу читателей над текстами. Такую программу исследований выдвинул один из лидеров Констанцской школы Ханс Роберт Яусс в программной статье «История литературы как вызов литературной науке» (1967). Под «историей литературы» подразумевается здесь не эмпирическая «литературная история», а целостный исторический нарратив, который пытались строить ученые XIX века (см. § 3). Создаваемая Яуссом рецептивная эстетика позволяет вернуться к такой задаче, очистив ее от идеологических догматов вроде «национального духа» и сберегая ее от редукции, которой подвергают литературу марксизм и формализм. Эти две теории, пишет Яусс, фактически подставляют на место реального читателя ученого – либо социолога, историка общества, либо филолога, знатока литературных приемов; но литература пишется не для филологов и не для социологов, и восстановить ее подлинную историю можно только через непосредственное читательское восприятие.

Основным операциональным понятием для решения этой проблемы служит горизонт ожидания[472]. Этим термином обозначается усвоенное читателем культурное наследие, на фоне которого воспринимается каждое новое произведение, изменяя его своим появлением. Горизонт ожидания – динамическая категория, он оспаривается и тем самым обновляется. История литературы, по мысли Яусса, представляет собой не хронологический ряд произведений, а смену читательских горизонтов ожидания; и художественное достоинство произведения определяется именно его способностью изменять ожидания читателей.

…Расстояние между заданным горизонтом ожидания и появлением нового произведения можно определить как эстетическую дистанцию. Исторически она объективируется в спектре реакций публики и суждений критики: внезапного успеха, непризнания, шока или признания лишь единицами, медленного или запоздалого понимания[473].

По замечанию А. Компаньона, такая схема характеризует главным образом современную, модернистскую парадигму литературного развития, определяемую негативностью и разрывом с прошлым[474]; то есть метод Яусса обладает ограниченной применимостью: он хуже работал бы в отношении классицистической литературы и совсем плохо – в отношении фольклора. Однако он позволяет по-новому читать современные литературные тексты, выслеживая в них те моменты, которые должны были согласовываться или же расходиться (изменяя его) с горизонтом ожидания их первых читателей. История литературных текстов вписывается в историю литературной (и не только литературной) культуры, которая как раз и образуется этими ожиданиями.