Концепция авторства у Фуко – сильная и убедительная, однако она мало касается специфики литературного авторства. Хотя Фуко учитывает мысль Малларме о «речевом исчезновении поэта» и ставит своей задачей «разметить пространство, оставшееся пустым после этого исчезновения автора»[103], но, судя по примерам, которые он разбирает, образцовыми авторами для него являются ученые и философы, производители ответственных концептуальных высказываний, или даже «основатели дискурсивности»[104] вроде Маркса и Фрейда, создающие новые парадигмы мышления, – в отличие от писателей-литераторов, которые создают разве что новые жанры словесного выражения (как Анна Радклиф – жанр готического романа). Фуко сосредоточивается на внешне-социальных аспектах авторской функции, связывающих текст с окружающим миром, и почти не анализирует ее внутритекстуальные аспекты – формы и статус «имплицитного», фикционального автора, который характерен как раз для художественной словесности.
Об этой последней проблеме в тот же период размышлял и Михаил Бахтин, чьи «рабочие записи 60-х – начала 70-х годов» были опубликованы посмертно. Самый важный его фрагмент на эту тему таков:
Проблема «образа автора». Первичный (не созданный) и вторичный автор (образ автора, созданный первичным автором). Первичный автор – natura non creata, quae creat; вторичный автор – natura creata, quae creat. Образ героя – natura creata, quae non creat. Первичный автор не может быть образом: он ускользает из всякого образного представления. Когда мы стараемся образно представить себе первичного автора, то мы сами создаем его образ, т. е. сами становимся первичным автором этого образа. Создающий образ (т. е. первичный автор) никогда не может войти ни в какой созданный им образ. Слово первичного автора не может быть собственным словом; оно нуждается в освящении чем-то высшим и безличным (научными аргументами, экспериментом, объективными данными, вдохновением, наитием, властью и т. п.). Первичный автор, если он выступает с прямым словом, не может быть просто писателем: от лица писателя ничего нельзя сказать (писатель превращается в публициста, моралиста, ученого и т. п.). Поэтому первичный автор облекается в молчание. Но это молчание может принимать различные формы выражения, различные формы редуцированного смеха (ирония), иносказания и др.[105]