Теория Справедливости

на социальные формы, и где мы не можем выделить тех, кто потерпит ущерб от нашего предательства, имеются

сильные основания для сохранения чувства справедливости. Такая политика естественным и простым образом

защищает институты и людей, о которых мы заботимся, и приводит к тому, что мы утверждаем все новые и

более широкие социальные связи.

Другое основное соображение состоит в следующем: из аристотелевского принципа (и сопутствующих ему

эффектов) следует, что участие в жизни вполне упорядоченного общества является великим благом (§ 72). Это

заключение зависит от смысла принципов справедливости и их приоритетного происхождения в планах

каждого, а также от психологических черт нашей природы. Именно детали договорного подхода устанавливают

такую связь. Поскольку такое общество представляет собой социальное объединение социальных объединений,

оно в исключительной степени реализует разные формы человеческой деятельности; а исходя из социальной

природы людей, из того факта, что наши потенции и наклонности далеко превосходят то, что можно выразить

только в одной жизни, мы зависим от кооперации с другими не только как средства благосостояния, но и как

средства раскрытия наших скрытых возможностей. При некотором всеобщем успехе каждый наслаждается

большим богатством и разнообразием коллективной деятельности. Однако чтобы полностью участвовать в этой

жизни, мы должны признавать принципы ее регулятивной концепции, а это значит, что мы должны утверждать

наше чувство справедливости. Чтобы ценить нечто как принадлежащее нам, мы должны иметь некоторую

287

причастность к этому. А общественные усилия связываются в одно социальное объединение взаимным

признанием и принятием принципов справедливости; именно это общее утверждение распространяет узы

идентификации на все сообщество и позволяет аристотелевскому принципу иметь более широкое действие.

Индивидуальные и групповые достижения не воспринима-

493

***

ются более как многие отдельные блага. В то же время отказ от утверждения чувства справедливости оставляет

нас с более узким взглядом на вещи.

Наконец, есть еще одна причина, связанная с кантианской интерпретацией: справедливых поступков мы хотим

как свободные и равно рациональные существа (§ 40). Желание действовать справедливо и желание выразить

нашу природу как свободных моральных личностей оказываются, по сути дела, одним и тем же желанием.

Когда некто обладает истинными убеждениями и правильным пониманием теории справедливости, эти два

желания движут его одинаковым образом. Оба они суть диспозиции действовать на основании в точности тех

же самих принципов: а именно тех, которые были бы выбраны в исходном положении. Конечно, это

утверждение основано на некоторой теории справедливости. Если эта теория неверна, практического

совпадения не получается. Однако поскольку мы рассматриваем здесь особый случай вполне упорядоченного

общества, представленного нашей теорией, мы вправе допускать, что его члены обладают ясным пониманием

публичной концепции справедливости, на которой основаны их отношения.

Допустим, что это и есть главные (или типичные) резоны, которые слабая теория блага допускает для

поддержания чувства справедливости в человеке. Теперь возникает вопрос, являются ли они решающими. Здесь

мы встречаемся со знакомой трудностью уравновешивания мотивов, которая во многих отношениях сходна с

уравновешиванием первых принципов. Иногда ответ обнаруживается сравнением одного баланса резонов с

другим, так как, наверняка, если первый баланс явно благоприятствует одному способу действий, то второй

тоже будет делать это, если его резоны, поддерживающие эту альтернативу, будут более сильными, а его

резоны, поддерживающие другую, будут более слабыми. Однако такие сравнения предполагают некоторые

конфигурации резонов, которые более склонны дать шкалу отсчета одним, но не другим способом. Не

установив шкалы, мы не можем выйти за пределы условных сравнений: если первый баланс благоприятствует

некоторому определенному выбору, то второй тоже.

Теперь очевидно, что содержание принципов справедливости представляет собой главный элемент в решении.

Является ли для человека благом то, что он обладает регулятивным чувством справедливости, зависит от того,

что требует от него справедливость. Конгруэнтность правильности и блага определена стандартами, которыми

специфицируется каждое понятие. Как замечает Сиджвик, утилитаризм более строг, чем здравый смысл, в

своем требовании жертвовать частными интересами субъекта, когда это необходимо для большего счастья

всех32. Он также более требователен, чем договорная теория, так как хотя благожелательные поступки,

выходящие за пределы наших естественных обязанностей, представляют собой хорошие поступки и вызывают