Однажды он поехал в лес за дровами. Нарубил дров, нагрузил арбу доверху и тронулся в обратный путь. Полная арба и на твердой земле следы оставляет, а Состыкку предстояло одолеть два подъема, и он дважды разгружал арбу, перетаскивал дрова на себе и снова грузил их. За работой он и не заметил, как подкралась ночь… Когда мальчик вернулся домой, в селе уже не горело ни одного огонька. Заехав во двор, Состыкк распряг коня, сложил дрова в сарай и только тогда вошел в дом, где почувствовал запах чего-то очень вкусного. «Для меня приготовили, — с благодарностью подумал он, — за работу…» Он пошарил в шкафу, но ничего не нашел. Зато на печке стоял чугунок, и Состыкк, не раздумывая, принялся за еду. Похлебка ему не очень понравилась. Согреть бы ее, тогда она стала бы повкуснее, но у мальчика не было сил… Состыкк хлебал до тех пор, пока желудок его не наполнился. И все это время, чувствуя запах мяса, мальчик надеялся найти его в чугунке. Наконец он нащупал ложкой что-то мягкое, достал со дна и сунул в рот. Жевал и никак не мог прожевать. Озадаченный, он вытащил кусок изо рта…
То, что он вытащил, оказалось тряпкой, которой мыли посуду.
13
Ребята обедали, когда к ним заявился старый учитель Гала.
— Здравствуйте, послушные дети Гато! — ласково улыбнулся он. — Живите сто лет!
— Здравствуйте! — вскочили на ноги ребята. — Садитесь с нами обедать!
— У нас такой вкусный суп — язык проглотишь!
— Хвалите, хвалите Цыппу, и он из своего сердца огонь для вас высекать будет, — сказал Гала.
Ростом он был чуть повыше Толаса и смотрел на всех снизу вверх светлыми, широко открытыми глазами. Слушал каждого, каждому давал высказаться.
— Осчастливили вы меня, ребята, ох, как осчастливили! — Гала сел за стол и пригласил сесть ребят. — Теперь я могу смело посмотреть кое-кому в глаза, — продолжая он. — Слова не зерна, их нельзя посадить в землю, и ростков они не дадут. Но начало всякого дела — слово. И если оно не оказывается напрасным, — это настоящее счастье. — Гала помолчал, оглядел ребят. — Теперь у вас есть свое поле, а значит, и своя забота. Это, можно сказать, начало вашей жизни.
Тугану не пришлось учиться у Гала. А Батадзи был его учеником и часто вспоминал об этом. «Если бы все люди были, как Гала, — говорил он, — в мире царили бы радость и покой».
— Я приехал к вам без ведома Шахама, — рассказывал Гала. — Шофер допытывался, куда, мол, и зачем едешь, но я не признавался, — Гала подмигнул Толасу. — Думаю, если ребят чем-то обидели, чего-то недодали, я все правление переверну, Шахама ночью с постели подниму, — он улыбнулся, — а сонному человеку и слова благодарности противны… Так что выкладывайте свои обиды. Начинай, Толас. Не бойся, я не буду ставить тебе отметку!
— Говорят, недавно в селе была свадьба, — заторопился Толас. — Хорошо бы нашу долю со свадебного стола прислать сюда да гармошку с девушками.
Все рассмеялись.
— А что скажет Гадац?
— Здесь чистый воздух… Здесь хорошо спится… Вот если бы по утрам меня не будили я был бы совсем доволен…
Коста сказал:
— Если бы можно было сделать так, чтобы дожди шли по расписанию… Чтобы в неделю был один дождливый день — наш выходной.
Азрым пожаловался:
— Скучновато здесь. Какие-то мы все одинаковые, все положительные, даже критиковать некого!
Состыкк глотнул слюну:
— Эх, если бы хоть раз съесть обед, приготовленный женщиной.
Цыппу не на шутку обиделся:
— Пусть все готовят по очереди! Я тоже на повара не учился.
Туган сказал:
— Если можно, пригласите к нам гадалку, пусть предскажет каждому судьбу.
— А теперь я хотел бы послушать своего старого друга, Батадзи, — улыбнулся Гала.
— Желание Батадзи я угадаю без всякой гадалки! — воскликнул Толас.
— Ну, говори…
— Пусть вместо молока нам привозят араку!
Грянул дружный смех.
До войны мать Батадзи работала дояркой, была молодой, здоровой девушкой, и щеки ее горели румянцем. С дальнего поля на ферму каждый день наведывался колхозный бригадир. Стоило дояркам спуститься с бидонами к реке, как он появлялся верхом на своем коне. Девушки хихикали, насмешничая над ним, а он улыбался:
— Конь мой в свое время не допил молока, и я прошу вас — оставляйте для него в каждом бидоне по глотку.
Потом выяснилось, что дело было вовсе не в молоке. И подруги той девушки, чьи щеки румянились так ярко, перестали подшучивать над бригадиром. Перестал улыбаться и однорукий заведующий фермой. Поглядывая исподтишка на румяную доярку, он мрачнел все больше и больше. Девушка с радостью подарила бы ему свою левую руку, если бы это было в ее силах. Потом, выйдя замуж за бригадира, она перестала работать на ферме, не могла больше смотреть на пустой рукав заведующего…
Через год она родила дочь, потом сына. Рождение мальчика совпало с началом войны. Отец ушел на фронт, прислал оттуда три письма, а четвертой пришла похоронка…