Теплый дом. Том II: Опекун. Интернат. Благие намерения. Детский дом (записки воспитателя)

Старшие девочки возились на кухне с блинами, которые, оказывается, считались здесь фирменным блюдом; мужская половина нашего отряда сдвигала мебель; незанятые — украшали зал. За два часа все было готово, и точно в назначенный срок началось торжество. Пригласили мы на праздник и директора Людмилу Семеновну, и Татьяну Степановну, и всех воспитателей. Конечно, не для того, чтобы пустить пыль в глаза — вот, дескать, как мы умеем! — а чтобы дать детям понять, что в детском доме, кроме Ольги Николаевны, есть еще взрослые люди, которым приятно веселиться на их празднике.

Однако никто, кроме Людмилы Семеновны, не пришел. Наверное, потому, что свободное время у всех воспитателей было на вес золота.

Людмила Семеновна пришла с блокнотом. Что она там записывала — не знаю, но лицо ее выражало высшую степень довольства.

Я понимала, что относится она ко мне по-особому, считая меня в некотором смысле юродивой. Ей казалось, что мое рвение идет от неопытности и простодушия. Просто не умею халтурить — и все! Умишка не хватает.

Пока все шло так, что могло быть поставлено ей, как руководителю, в заслугу, она не скупилась на похвалы. И всячески разогревала мой энтузиазм. Но позже, после того, как меня избрали в профбюро ответственной за производственный сектор и я попыталась добросовестно вникнуть, что и как у нас делается, — отношение Людмилы Семеновны ко мне резко изменилось.

Вот когда я хлебнула лиха. Отчетливо проявились все недочеты моей воспитательной работы. Я смогла научить детей быть добрыми по отношению к добрым — это удалось. Но научить их критически мыслить, объективно оценивать свои поступки, быть справедливыми и великодушными я — увы! — не смогла. Одной лишь щадящей педагогики любви и доброты мало, чтобы такие качества воспитать…

Итак, мы веселились на своем первом «Огоньке», не заглядывая в будущее.

Близился отбой. Веселье пошло на убыль. И я и дети были на предпоследнем издыхании. Потихоньку начали разбредаться из зала. Вот, думаю, сейчас все уйдут, а мне до утра таскать не перетаскать эти горы посуды. Да еще стулья, столы. И заныло под ложечкой.

— А ну, ребя, харэ балдеть! Командовать парадом буду я! — это Кира поняла меня без слов.

В ней зарождался лидер, и явление это я всячески приветствовала.

«Ребя» начали таскать столы, стулья, посуду. Правда, уже без дружного гиканья, но все же! Я возликовала в душе. Но никого хвалить не стала — чтобы не сглазить.

Когда взялась за веник, решив внести и свою лепту в коллективный труд, ко мне подошел Пучок, один из самых добросовестных старателей на ниве просвещения, и вежливо, но настойчиво потребовал отдать орудие труда.

— А и правда. Ольга Николаевна, шли бы вы куда подальше! — поддержал Пучка Бельчиков, шестиклассник-переросток по прозвищу Мамочка.

— Простите, не поняла — куда это?

— Ну хоть к старперше в пионерскую. Она вечно там торчит. Покурите с ней. А потом в спальню приходите. Историю расскажете. Страшную.

— Ну слушайте, Ольга Николаевна! Домой идите, к своим! — приказала Кира. — А то они вас и не видят.

Что правда, то правда. Дома бываю всего по нескольку часов. Едва успеваю еду приготовить да кое-что по хозяйству сделать. Мои по-спартански воспитанные дети пока не бунтуют, живут в привычном ритме. Свободного времени и у них не густо. Но все же в отношениях с дочками наметился некоторый сбой. Бывало, достаточно бровью повести — и уже знают, что от них требуется. А теперь — приходится иногда и нахмуриться…

…НЕ ПРИДЕШЬ, НОСОМ ОТРЯДНУЮ ПРОПАШЕШЬ!

В понедельник, после «Огонька», в отряде началось первое дежурство — организованное, по списку.

Списки для начала составила сама, учитывая взаимные симпатии. Ребята к нововведению отнеслись как к должному. Правда, приходилось дежурным напоминать, что их очередь.

Если в девять вечера дежурных не было на месте, я, ни слова не говоря, начинала сдвигать столы, составлять стулья. Тут же кто-нибудь бросался к списку, и на весь детский дом и его окрестности разносился вопль:

— Дежурные! Мамочка и Пучок! Шустрите в отрядную!

Если же дежурные не являлись, всегда находились добровольцы. А потом начиналось разбирательство — отчего да по какой причине не дежурил тот, кто должен был.

— Так и дал бы по твоей нахальной пачке! — входил в «воспитательский» раж Бельчиков. — Поэл? Не придешь в следующий раз — носом отрядную пропашешь!

Бельчиков, когда волновался, говорил скороговоркой. Иногда просто невозможно было понять, о чем он толкует.

— Понял, понял… чего ж тут не понять… — несмело бубнил провинившийся.

Такого позора, как мытье воспитателем отрядной (а тем более — спален), допустить уже не могли.

А уже месяца через два чуть ли не свалку устраивали — кому быть дежурным командиром, то есть самому, засучив рукава, возглавлять все уборочные работы.

Я простодушно радовалась, наивно полагая, что эскалация добрых дел укоренится и жизнь наша войдет в стабильное русло; верилось в народную мудрость: «Что посеешь, то и пожнешь».