Теплый дом. Том II: Опекун. Интернат. Благие намерения. Детский дом (записки воспитателя)

Тогда же началось повальное бегство в мой отряд. Численность стала рекордной — пятьдесят человек. Это комплект почти двух отрядов. Администрация хоть и журила, но шла навстречу: я же не просила две зарплаты!

У меня была своя мечта. Я хотела, чтобы у детей выработалась органическая потребность поступать так, а не иначе, принимать правильные решения без давления извне.

Но для начала — желания поскромней. Хотелось научить детей опрятности, вырабатывая привычку все время находиться в чистом помещении, носить только свежее белье, есть только из чистой посуды за правильно сервированным столом. Для этого требовалось время. Может быть — годы. Воспитательский труд дает всходы не сразу. Ох как не сразу!.. Поэтому-то меня так радовали те изменения, что произошли в отряде после «Огонька».

Итак, дела наши шли в гору. И меня в те времена прямо-таки распирало от гордости — ну и я! ну и умелица! Просто молиться на себя была готова в ту счастливую осень. Дети стремятся в мой отряд — разве это не показатель? Я, конечно же, приписывала это исключительно своим талантам. Вот такой я замечательный педагог, думала я, и что-то неуловимо отвратительное появлялось в моей манере обращения с прочим миром.

А коллеги в это же время стали относиться ко мне неприязненно, а потом и невзлюбили. И поделом. Чем больше слушались меня дети, тем нахальнее вели себя с другими взрослыми. (Не прошло и года, как мне на собственной шкуре довелось испытать, как вредна эта система контрастов в воспитании. Требования в детском коллективе должны быть едины. Для всех.) Была и еще одна причина нелюбви ко мне: поневоле став правофланговым, я задавала невозможный для большинства темп работы. (Этакая стахановка! С неумеренным энтузиазмом и необузданным гражданским темпераментом.) Людмила Семеновна, любившая нещадно выжимать соки из воспитателей, на все их жалобы теперь отвечала:

— Как это — не получается? Как это — помощь нужна? А вот у Ольги Николаевны почему-то все получается: и в спальнях чисто, и дети обстираны, и уроки худо-бедно — да делаются.

Так выговаривала она, не стесняясь детей. И при этом глаза закрывала на то, что сердечница-воспитательница, и без того измочаленная, не сможет вымыть шесть спален за час, а, поползав на четвереньках, отскабливая паркет на отрядном объекте, сляжет с давлением или с сердцем. Ведь не все же были молодые, полные сил энтузиасты! Здесь, в этой дыре (а хуже, чем наш детский дом, и придумать трудно), работали люди — и не менее каторжно, чем я! — для которых эта работа была профессией, единственной возможностью зарабатывать на жизнь. Причем работали не первый год и уже порядком выбились из сил. Большая половина воспитателей — пожилые (деликатно сказано) женщины. А ведь воспитатель в детском доме — едва ли не самая трудная профессия. Это работа на износ.

Но мне в ту пору было не до этих мудрых рассуждений. Каждая минута трудового дня была наполнена заботой о питомцах. И замечать, что происходит за пределами моего отряда, я просто не имела времени. А жаль! Конечно, будь у меня чуть побольше опыта, я постаралась бы согласовать свои действия с поступками моих коллег. Хотя бы из соображений собственной безопасности. Когда же началась конфронтация, я в полной мере почувствовала, как это неосмотрительно — резко «выпадать из ряда».

Все эти печальные истины открылись мне лишь год спустя. А в то время мне казалось, что люди, здесь работающие — и Татьяна Степановна, и Людмила Семеновна, и другие воспитатели, — тоже когда-то пришли сюда с такими же, как у меня, мыслями и чувствами, что так же, как и я, хотели сделать для этих детей все возможное… Я была счастлива. Счастлива абсолютно и безоговорочно. А от счастья, случается, и глупеют…

…БИТЬ ПРИ СВИДЕТЕЛЯХ?.. РЕБЯТА, Я НА МИНУТКУ

Бывшие — полновластные правители дома. И все молчаливо принимали такой порядок. Сотрудников, особенно новых, бывшие в расчет не принимали. Бывшие — высшая каста. В нее входили, как правило, непристроенные выпускники. В ПТУ направляли чаще всего формально, без учета интересов и склонностей, и не мудрено, что очень скоро бывшие оттуда сбегали (или вовсе не являлись на занятия).

Кроме того, привыкнув жить на всем готовеньком, они не могли так распределять свой бюджет, чтобы хватало. (А привыкли есть сытно, одеваться что ни год, то в новое — шефы заботились, с государственными нормами далеко не уедешь.)

Бывшие обычно приходили к кормежке и, сидя перед входом в столовую, ждали, когда шестерка вынесет чью-нибудь порцию. Некоторые так и жили годами, прикармливаясь в детском доме. Одежду здесь же добывали. В день выдачи новых вещей жди налета. «Шмон» уносил куртки, сапоги, шапки. Районная милиция знала об этом, и про рынок, где все сбывалось, тоже знала, но особенного рвения в борьбе с воровством не проявляла, когда-то давным-давно, вероятно, отчаявшись пресечь злодеяние на корню. Относилась к выходкам бывших как к неизбежному стихийному бедствию.