Теплый дом. Том II: Опекун. Интернат. Благие намерения. Детский дом (записки воспитателя)

На третий день пребывания в детском доме Игоря отвезли на обследование. Положили в отделение для «трудных». Для профилактики…

Для Игоря настали тягостные времена. Он был домашним ребенком. Жить в государственном учреждении, спать на казенной койке, есть в общей столовой — все это было для него мучительно. Бывают ведь дети, которые устают от постоянного пребывания на людях, в режиме.

Из больницы приходили тревожные вести — плакал (пятнадцатилетний подросток, не нюня!) дни и ночи напролет. И никакими средствами невозможно было его успокоить.

Когда я первый раз пришла навестить Игоря, он дал мне письмо. Разрешил прочесть.

«Дорогая Людмила Семеновна! Очень прошу вас — заберите меня отсюда. Обещаю, что буду вести себя хорошо. Людмила Семеновна! Мою маму и сестру ко мне не пускают. Только воспитательницу. А я очень скучаю по дому. Заберите меня! Я буду ходить на все уроки и брошу курить… У меня дома осталась собака. С ней надо гулять. И обучать ее надо. А то пропадет. Заберите меня, пожалуйста!

Ваш воспитанник Игорь Жигалов».

В канун Октябрьских праздников принесла своим воспитанникам в больницу всякой вкуснятины. Пробегая мимо отделения «трудных», увидела Игоря в окне палаты. Помахал рукой и что-то выбросил через форточку. С трудом отыскала в куче слежавшихся листьев маленький плотный пакетик. Они там что-то клеили из картона — трудовая профилактика.

В пакете было письмо — на этот раз мне. По-видимому, решил, что я уже больше не зайду. И еще там была бумажка, свернутая в трубочку. На клетчатом листке из школьной тетради красной шариковой ручкой был нарисован портрет Ленина. Под ним подпись: «Дорогой Ольге Николаевне от воспитанника Игоря Жигалова. Поздравляю с днем Седьмого ноября! Желаю успехов в работе и счастья в личной жизни». А в углу маленькая приписочка: «Возьмите меня отсюда! Пожалуйста».

Обрыдалась я над этим письмом, сидя тут же, на куче листьев, да и поехала домой. На все мои бесконечные просьбы забрать детей из «трудного» Людмила Семеновна неизменно отвечала:

— Врачам виднее. Пусть посидят. Потом бояться будут. А то ведь никакой управы… А навещать — пожалуйста! И вафельки, и печеньице. Сколько угодно, только заявочку заранее подайте.

Вот и все. И никому ничего не докажешь. Отделение для «трудных». Игорь считался «трудным». Наверное, потому, что дважды пытался сбежать. Бегал он и из детдома. Убежал в первый день, убежал во второй, а на третий… попал сюда, в больницу.

В детский дом Игорь был направлен потому, что мать была больна. Диагноз — шизофрения. Была я у них. Мать Игоря — женщина тихая, безответная, часами сидела за кухонным столом, когда обострялось заболевание, и уныло глядела в одну точку. К врачу ее отвела старшая сестра Игоря. Мать положили в больницу, Игоря поместили в детдом. И начались побеги. Привязанность его к семье была воистину фантастической.

Что меня более всего изумляло в детдомовских детях — и было неразрешимой загадкой, так это страстно-нежная привязанность некоторых из них к своим матерям. Например, Бельчиков. О своей лишенной родительских прав матери никому слова дурного не позволял сказать. Называл ее не иначе как «мамочка». Потому его и прозвали Мамочка. Когда у Бельчикова появлялся очередной братик или сестричка, которые рождались один за другим с минимальным интервалом — всего детей в этой разнофамильной семье было пятеро, — он просил меня принести из дома что-нибудь «для маленького»…

Или еще один «трудный» — Олег Ханурин.

Когда я получила отряд, Олегу было четырнадцать лет. Числился он в седьмом классе (большинство ребят именно числились, а не учились).

Олег из тех, кого в школе не видели практически ни разу.

У него была только мать. В дошкольный детский дом Олег попал трех с половиной лет. До того жил с матерью в коммунальной квартире. Как-то соседи обнаружили, что комната Хануриных второй день не отпирается; решили взломать дверь.

На диване с отвалившейся спинкой, под рваным байковым одеялом обнаружили труп женщины. Как показала экспертиза — смерть наступила от алкогольного отравления.

Мальчик же двое суток питался объедками со стола, а пил то, что оставалось в бутылках…

Соседи пространно и живописно обрисовали мне быт Хануриной, и я могла только удивляться, как это мальчик выжил в таких условиях.

Олега в тот же день отвезли в детприемник, а затем в детский дом. Разговаривать ни с кем мальчик не хотел, пустым, отсутствующим взглядом скользил по окружающим. Душа его закрылась для всех.

Характеристика Олега, составленная воспитательницей дошкольного детского дома, почти в точности совпадала с тем, что поразило меня при первой встрече. Олег остался тем же дикаренком: напряженный взгляд при виде незнакомого взрослого, взъерошенность во всем облике.