Некоторые с восторгом принимают то, что считают абсолютной иррациональностью Великой Сибири, и находят в ее хаотическом разнообразии форм созвучие с собственными идеями анархии, нигилизма и свободы. Но мы должны проявить снисхождение к юношеской безрассудности – встречаются люди куда более взрослые и разумные, которым Запустенье с такой же легкостью вскружило голову. И в самом деле, путешественник может поймать себя на том, что все чаще и чаще мысленно возвращается к недоступному ландшафту за окном, к обещанию нового, неизвестного. В таком разбегании мыслей кроется опасность. Если желание раствориться в этих ландшафтах станет слишком сильным, рекомендуется принять крепкую имбирную настойку, способную весьма успешно очистить тело и разум.
Призрачная дорога
Поезд движется невыносимо медленно. Дюйм за дюймом, с осторожностью человека, идущего по веревочному мосту над ущельем без всякой уверенности, что веревка не лопнет в любую секунду и что он сохранит равновесие на такой немыслимой высоте. Вдоль по боковой ветке, по Призрачной дороге. Вэйвэй старается не думать о гнилом дереве и ржавом металле, не вздрагивать от каждого толчка или встряски. Если оглянуться назад, можно еще различить пламя на главной дороге, в том месте, где ударила молния. Пламя, освещающее ночное небо.
Какая удача, говорят пассажиры, что это произошло так близко от одной из заброшенных боковых веток. Как будто древние строители дороги наблюдали за ними и подарили спасение. А капитан благополучно довела подопечных до места, подготовила к смене пути и заверила, что все будет хорошо.
– Прошу вас оставаться в купе, на койках, пока команда занята делом, – доносится из динамиков ее голос, отдаленный и скрипучий.
Но никакой дрожи в нем не чувствуется, никаких признаков того, что вынужденный съезд с главной дороги – это чрезвычайное происшествие. Однако всей команде известно, что это не более чем умелая имитация капитана. «Как она осмелилась?»
Вэйвэй потрясена мощью собственного негодования.
Но где же Елена? Вэйвэй набрала воды, сколько смогла – то есть всего ничего, – и отнесла в тайник под крышей. Остается только надеяться, что безбилетница надежно спряталась и с ней все в порядке.
Гроза осталась позади, и это все, что заботит пассажиров, съежившихся на койке или в салон-вагоне судорожно сжимающих стакан. Команда не мешает им наслаждаться покоем – единственная возможная услуга в такой ситуации. Все согласны, что им невероятно повезло.
Но команде известно куда больше. Эти люди утратили привычную лихость походки, поскольку уже не могут предугадать момент, когда вагон шатнется, и бредут как пьяные. Пассажиры подавлены, встревожены. Они нервно хватаются за что-нибудь прочное, но не в силах представить размер ущерба, предугадать, что будет дальше. Только команда знает, что поезд лишился единственной надежной дороги, единственной неоспоримой реальности.
Главную дорогу обслуживают особые поезда с ремонтными бригадами, которые устраняют все неисправности, отмеченные картографами и механиками. Боковая же ветка не избалована такой заботой, а те карты, что имеются у Судзуки, устарели много лет назад. Нет никакого способа узнать, цела ли боковая ветка, выдержит ли она – давно заброшенная, сама ставшая призраком. Члены команды ступают осторожно, словно опасаясь, что рельсы могут лопнуть под их весом.
Раннее утро. Небо обесцветилось, словно изнуренное тревогами прошедших дней. Поезд мучительно проползает милю за милей, и кажется, будто ландшафт сам надвигается на него, сжимаясь то в лишенную леса долину, то в острые выступы скал, то в готовые раскинуться во всю ширь тени. Вэйвэй стоит на коленях на диване под окном салон-вагона. Если приглядеться, можно различить цвета в этом камне, но трудно подобрать слова, чтобы правильно их назвать. Ее взгляд становится рассеянным, она замечает только очертания, изгибы скал. «Человеческий разум видит то, что хочет увидеть, – говорил Профессор. – Нам мерещатся лица на коре деревьев или в узорах на обоях, потому что мы всюду ищем себя». Но сейчас Вэйвэй видит в камне раздувшиеся, искаженные, испуганные физиономии. Она отводит взгляд.